Надежда

[society-optimist]

Автор: я aka […Soulless…]
Бета: ну так кто же, если не я?
Фендом: Fullmetal Alchemist
Пейринг: Рой/Лиза
Жанр: гет, ангст
Рейтинг: РG-13 с плавным переползанием в R
Размер: мини
Статус: завершён
Дисклаймер: не моё, поиздеваюсь и отдам
Размещение: с моего. Исключительно моего разрешения. Другие варианты не рассматриваются. Или найду и прирежу, выбирайте.
Предупреждение: OOC есть.

жмак!

Если и существует ад на Земле, то он, несомненно, находится в Ишваре.
Лиза Хоукай просыпается, засыпает и живёт с этой мыслью уже почти месяц. Впрочем, вряд ли это можно назвать жизнью. Существование, не более.
Ад… Нет другого названия для этого места, когда-то процветающего, а ныне заброшенного и наполовину уничтоженного огнём и мечом, ставшего одной большой братской могилой для тысяч людей. Здесь даже песок всегда влажный, влажный от крови, и тяжёлый смрад постоянно висит над городом, отравляя разум и душу запахом гниения и разложения, запахом смерти…
Ад. Самый настоящий, мучительный, бесконечный, пропитавший воздух страхом и кровью, и нет в этом проклятом месте человека, чьи руки были бы чисты.
Каждое утро, каждый вечер Лиза старательно льёт воду на руки и лицо, трёт их мочалкой – чуть ли не до дыр, - и то ли ей кажется, то ли нет, но её руки так и остаются пропахшими смертью и чувством вины, и ничто не может смыть этот чудовищно омерзительный запах стали…
Только кажется, что винтовка – такое оружие, от которого на душе не остаётся чувства, что ты своими руками убил человека. Может, это и правда так – ты ведь не вонзаешь в жертву нож, не душишь её, не травишь. Ты просто нажимаешь на курок, и аккуратная, плюющаяся смертью игрушка делает всё за тебя. Главное – просто прицелиться поточнее, и вот очередное, ещё секунду назад живое тело падает на землю холодеющим мешком с костями…
Это всё иллюзия. Мираж, который создаёт лживая пустыня. Мираж, который Лиза наколдовала себе, отправившись на учёбу в военную академию. Она-то знает, что это не так. Она знает, потому что не винтовка, а она отнимает жизни. И ей хочется утешить себя, сказать, что она не виновата, что это всё приказ, неправильный приказ фюрера… Первое время эта ложь тоже работала – почти как обезболивающее, но с каждым новым убитым её живительное действие ослабевало, пока совсем не сошло на нет.
И ад переместился в душу Лизы.
Теперь уже внутри неё ведутся бои, внутри неё падают убитые и раненые, внутри неё раскалённый воздух разрывают пули и снаряды, внутри неё священное учение алхимии отнимает чужие жизни…
Алхимия.
Она ненавидит алхимию и алхимиков. И даже не за то, что по приказу они убивают с помощью умения, которое должно нести мир и защиту. Ненавидит просто как класс – сначала отца за то, что он при живой дочери похоронил её и забыл про её существование, несмотря на то, что она каждое утро просыпалась в соседней с ним комнате. Теперь – военных, которые творят зло и несчастья с помощью всё той же алхимии. Ненавидит за то, что одни, как безумный Кимбли, убивают с истерическим смехом, другие, как Гран – с холодным равнодушием. Она знает только одного человека, который убивает трясущимися руками.
Но и его она ненавидит. За то, что он алхимик.
И себя тоже ненавидит. За то, что его алхимия принадлежит ей.

Ишвар учит Лизу бояться каждого шороха, каждой тени. Ишвар заставляет её ежеминутно проверять, на месте ли пистолет и винтовка. И дело даже не в том, что в любой момент к ней может подкрасться гонимый жаждой мщения - как же она его понимает! - ишварец и пристрелить-зарезать-удушить её. Нет, она не боится быть убитой (скорее наоборот, она посчитала бы это за величайшее счастье своей жизни), она боится солдат – остервеневших нелюдей.
Поначалу она не понимает, почему их зовут «псами армии». Осознание приходит позже – сваливается как снег на голову, когда она вкушает всю горечь и боль, которую ей может предложить война. Когда она узнает солдат настолько, что эта правда начинает ужасать её. Когда она понимает, что армейские – самые настоящие звери, бестии в человеческом обличье, убивающие даже ради развлечения… Звери с самыми настоящими животными инстинктами. И Лиза боится солдат, боится их жестоких шуток, боится их похотливых взглядов, которые они, не скрываясь, бросают на неё, стоит ей лишь только появиться в каком-нибудь общественном месте. Лиза боится их, хотя противный ехидный червячок грызёт её изнутри, шепча, что она является такой же цепной псиной, как и они.
Всё правильно – остервенелые, истосковавшиеся по женскому теплу и ласке военные и она – молоденькая девушка, единственная, не считая кухарок и медсестёр, особа женского пола на весь лагерь. Один на один с этим сборищем кобелей, норовящим поймать её, зажать, разорвать, уничтожить как женщину… И это вынуждает её ежеминутно касаться пистолета, чтобы почувствовать его успокаивающий холод. Чтобы верить, что она защитит себя.

На пустыню, измученную очередным днём сражений, опускается очередная ночь.
Самый настоящий ад – днём от жары и сухости здесь почти трескается кожа, а ночью разве что глаза не покрываются инеем.
Логично, что ночью солдаты хотят согреться. Кто – дешёвым алкоголем, кто – женщиной, а кто и тем, и другим.
Лиза вздрагивает и оборачивается на звук отодвигаемой шторы, заменяющей ей вход в палатку.
В ней стоит какой-то солдат с бутылкой виски в руках и омерзительно улыбается. Хоукай ёжится – от него за версту разит перегаром.
-Замёрзла, милашка? – потрясая бутылкой, заплетающимся языком спрашивает он, - Хочешь, согрею?
-Нет, - отвечает Лиза, на всякий случай осторожно продвигаясь к столу, на котором лежит пистолет, холодно и обнадёживающе поблёскивающий в лунном свете.
По-видимому, этот маневр не остаётся незамеченным, поскольку солдат, отбросив бутылку на кровать, с неожиданным проворством подскакивает к ней.
-Ты что, красотка? Далеко собралась? Я вообще-то к тебе пришёл, - противно ухмыляется он и прижимает Лизу к стене.
Её мозг лихорадочно думает, что ей делать. До пистолета слишком далеко, кричать бесполезно – вряд ли кого-то это заинтересует, а если даже и так, то велика вероятность, что пьяные армейцы прибегут и помогут товарищу приручить непокорную девчонку…
Она боится этого. Слишком свежи в её памяти рассказы плачущих медсестёр о таких ночных вечеринках.
-Ну так что? – выдыхает солдат, и его дыхание отдаёт сильным запахом дешёвого вермута, - Не хочешь повеселиться?
-Отойди от меня! – Лиза с силой толкает солдата в грудь, но этого недостаточно. Она не подозревает, что тем самым только разозлила его. Он пошатывается, но потом резко бьёт её по лицу – так, что у неё в ушах звенит – и хватает её за волосы.
-Сучка! – зажав ей рот рукой и начав расстёгивать на ней мундир, выкрикивает он.
Лиза пытается вырваться, но солдат держит её на славу.
Пуговица за пуговицей, сантиметр за сантиметром… Она слишком хорошо понимает, что это означает, и всё внутри неё отчаянно бастует против этого, пока он срывает с неё шинель. Его руки тянутся к брюкам, и она пытается царапать, пинать и кусать его – всё, что угодно, чтобы остановить его. За это её сослуживец ещё раз ударяет её, и она практически теряет сознание. Возможно, это к лучшему - Лиза уже желает умереть или хотя бы упасть в обморок, чтобы не видеть и не чувствовать то, что он будет творить с ней. Она бессильно сползает по стене, и что-то мокрое катится по лицу… Слёзы, кровь… Всё вместе. И это всё, что она может делать – плакать и истекать кровью – ведь сил на то, чтобы кричать, нет.
-Что здесь происходит?
Лиза поднимает голову. Из рассечённой ударом брови идёт кровь, и она не может разглядеть вошедшего.
Кто это, и к кому он пришёл на помощь – к ней, или к военному?
Лишь только когда яркая вспышка озаряет палатку и руки, сдерживающие её, слабеют, она понимает, кто это.
Алхимик, по злой иронии судьбы ставший её спасителем.
Протеже её отца, использующий умение, завещанное ей.
Пламенный. Майор Рой Мустанг.

Солдат буквально вылетает из палатки – теперь спасаться бегством пришлось ему, а не его жертве - и Рой подходит к Лизе.
Она дрожит и всхлипывает. То ли от холода, то ли от пережитого шока, то ли от всего вместе, и поначалу не обращает внимания на протянутый ей стакан с виски – тем самым дешёвым виски, которое принёс военный.
-Ну, успокойся, - мягко произносит Мустанг, - Всё кончилось, он ушёл и вряд ли ещё когда-нибудь вспомнит дорогу сюда… Выпей, полегчает.
Лиза дрожащими пальцами выхватывает у него из руки стакан и пьёт – пьёт большими судорожными глотками, пока майор набрасывает ей на тело свою шинель, деликатно стараясь не обращать внимания на её наготу. Горькая, похожая на керосин жидкость обжигает ей горло, и она кашляет, давясь слезами и алкоголем. Мустанг сочувственно качает головой.
-Он… Чуть было не… - выдыхает Риза, и стакан выпадает из её руки, с мелодичным звоном раскалываясь на десятки кусочков.
-Успокойся, - тихо и как-то уверенно говорит Рой, и она крепче заворачивается в его шинель, не замечая, как с её лица падают крупные капли, оставляя мокрые следы слёз и крови на тёплой синей ткани, отчего-то пахнущей давно забытым запахом родного дома… Ей наконец-то наплевать на то, что она плачет и показывает слабость перед ним – ей наплевать на то смешное внутреннее табу с большой табличкой: «Быть сильной!». Слишком мягок этот обволакивающий запах его шинели для того, чтобы продолжать крепиться.
Его внимательные чёрные глаза смотрят в темноте немного грустно, и он опускается на колени рядом с Лизой, осторожно прикасаясь к её рассеченной брови. Его пальцы холодны как лёд, и она слабо улыбается. Какой смешной каламбур – у Пламенного алхимика ледяные руки…
-Кровь идёт… Есть аптечка?
Она медленно кивает и показывает на стол, где валяется полупустая коробочка с лекарствами, и отрешённо следит за тем, как он встаёт, идёт к столу, достаёт вату и перекись водорода и возвращается к ней. Острый запах лекарства распространяется по палатке, пока он смачивает вату и вновь опускается рядом с ней.
Лекарства… Как часто за время войны Лиза подходила к этой коробке…
Перекись щиплет, но Лиза не морщится – то ли эта боль не такая сильная, то ли её тело одеревенело и перестало что-либо воспринимать. Скорее второе, чем первое.
Холодные прикосновения его пальцев отрезвляют и одновременно успокаивают – а может, это спасительный эффект алкоголя? - и сердце Лизы наконец перестаёт биться в учащённом режиме.
Она подтягивает к себе остатки своей шинели и заворачивается уже в них, предварительно скинув одежду майора.
-Ты замёрзнешь, - тихо говорит Рой, на что Лиза качает головой.
-Вы уже замёрзли.
Он хмыкает, делая вид, что это не так, и не торопится поднимать шинель, хотя тонкий слух Лизы различает, как стучат в тишине его зубы, а глаза видят, как подрагивает его тело под тонкой льняной рубашкой. Бодрится, гордый. Почему-то она не хочет осознавать, что он просто проявляет к ней заботу. Не хочет, хотя противный саркастичный червячок продолжает точить её – уже по другой причине, которую Лиза старательно, методично игнорирует.
Почему? Ишвар отучает её доверять кому-либо, верить в то, что военные ещё способны проявлять толику доброты и заботы, Ишвар меняет её, превращая из милой наивной девчонки в холодную, равнодушную и всегда настороженную девушку. И вряд ли хоть что-то способно пробить эту стальную оболочку, которой она теперь окружает себя.
Она неловко поднимается и, чуть покачиваясь, идёт к кровати. Постель пропитана холодом, и когда она опускается на неё, ей кажется, что она залезает в холодильник. Она молча заворачивается в тонкое одеяло – толка от него немного, но всё-таки – и перед тем, как заснуть, видит, как он, поднявшись и садясь уже около её кровати и складывая ноги по-турецки, тихо говорит ей:
-Спи. Сегодня… Сюда больше никто не явится.

Ей снится жизнь. Сама по себе, простая, лёгкая и мирная деревенская жизнь, в которой маленькая Лиза имела бы то, чего она лишилась – живую мать, любящего и нежного отца, верных друзей… В которой она бы прыгала через лужи, пела песни, лежала под тенью столетнего дуба в саду их маленького, но уютного дома. В которой не было бы места войне и этой проклятой алхимии… В которой она росла бы обычным ребёнком!
Если бы она могла, если бы она только могла повернуть время вспять… Исцелить мать, найти подход к очерствевшему сердцу отца – господи, как много она бы отдала за это!..
Мир живёт по закону равноценного обмена. Лиза презрительно ухмылялась в ответ на эту избитую истину, скрывая за усмешкой слёзы. Если всё и в самом деле так… Что она получила за смерть родителей? Что она получила за то, что продала себя армии? Татуировку на спине, ставшую ей пожизненным немым напоминанием?..
Да, тогда отец произнёс перед смертью целый монолог. Лиза никогда не слышала, чтобы он говорил так много. «Я даю её тебе, чтобы ты сама могла решить, кому завещать мои знания. Лишь бы они не пропали…». Как весело – стать живым манускриптом. Равноценный обмен…
Или, может быть, она получила что-то за армию? Нет, получила, конечно. Муки угрызений совести, мешки под глазами, кровь на руках, постоянный, почти животный страх… Равноценный обмен.
Почему-то Лиза была исключением из его обычного течения.

Она открывает глаза и кашляет. В горло успел забиться песок, принесённый снаружи ветром. Ночной антарктический холод сменился изнуряющей дневной жарой.
Она косит глаза и смотрит на часы. Без пяти 6. Пять минут до подъёма. Лиза всегда просыпается раньше звонка будильника. В этом есть что-то подсознательное. Нежелание слышать, как противный трясущийся звук вырывает её из объятий сна, которым она забывается каждый вечер. Просыпаться лучше самой.
Ещё один день, в котором она будет не жить, а существовать. Потом – ещё одна ночь, в которую она забьётся в уголок кровати и будет дрожать от холода и страха. И так по кругу, ад без начала и конца, без всякой надежды на конец…
Лиза с тихим вздохом берёт разорванную шинель, достаёт из кармашка нитки, иголку и начинает штопать. Её рука движется аккуратно и размеренно, и почти неслышный свист иголки, рассекающей воздух, смешивается с симфонией шипящего песка за окном, рождая завораживающую в своей безнадёжности музыку Ишвара. А песок всё шипит, шипит уже месяц, шипит одно-единственное слово… «Смерть». Шипит, словно ему мало пролитой крови, словно он хочет ещё.
Лиза откладывает в сторону шинель и смотрит в зеркало. Разбитая бровь с корочкой запёкшейся крови… На войне такой раной очень сложно кого-то удивить. А рука так и тянется сковырнуть эту корочку – почти забытое извращение детских лет: «Лиза, не смей трогать! Грязь занесёшь!»… И пальцы привычно отдёргиваются, как в детстве – словно это на самом деле говорит мама, а не голос в её голове.
Лиза одевается и идёт в столовую. Ещё одно пыльное, душное, похожее на медленный яд ишварское утро, полное гари и песка, хрустящего на зубах. Она машинально облизывает обветренные и израненные губы - этой проблемой страдают почти все военные - и ловит себя на предательской мысли, что жалеет, что она не владеет алхимией. Вернее, владеет, но использовать не может…Впрочем, не нужна ей огненная алхимия – гораздо лучше была бы водная или ледяная – что угодно, способное хоть как-то облегчить страдания людей. Сколько воды она могла бы тогда создать… Если бы могла. Её утешает одно - почему-то, по иронии судьбы, государственные алхимики своим умением уменьшить свои страдания тоже не могут – их алхимия способна лишь на убийство, а не на созидание.
Лиза опускается на стул и слышит за собой настороженный шёпот военных и чувствует на себе их подозрительные взгляды. Разумеется, ночная история уже облетела весь лагерь, попутно обрастая новыми подробностями… Липкие щупальца бесплотного страха тянутся к её сердцу и заполняют его пустотой.
Овечка среди шакалов.
-Здесь не занято?
Она вздрагивает и поднимает глаза. Майор Мустанг, хмурый, взъерошенный, похожий на нахохлившегося воробья… Лиза едва заметно улыбается от этого дурацкого сравнения, почему-то пришедшего ей на ум.
-Садитесь, майор, я… Уже ухожу.
-Я же знаю, что ты только пришла, - его глаза смотрят устало – может, он в самом деле не спал всю ночь, охраняя её покой?
Лиза слышит, как переговоры за спиной становятся громче, и вжимается в спинку стула, пытаясь стать как можно более незаметной и одновременно стараясь, чтобы майор этого маневра тоже не видел. Она делает большой нервный глоток чая, обжигая свои и без того раненые губы.
Они сидят в молчании.
-Как ты? – бесстрастный в своей усталости взгляд чёрных глаз.
-Лучше всех, - глухо отвечает Лиза, делая вид, что она безумно увлечена водоворотом в кружке, который создало помешивание чайной ложкой.
-Допустим, я поверил.
-Допустим, - машинально соглашается Хоукай, пытаясь сосредоточить отсутствующий взгляд на блестящей алюминиевой поверхности.
-Скажи, Лиза, что ты делаешь в армии?
Этот вопрос вырывает её из объятий цепкой задумчивости, заставляя поднять глаза на Роя.
-Я могу задать вам тот же самый вопрос, майор.
-Армия ведь не место для женщин. Ты знала это и всё-таки пошла сюда. Зачем?
-Чтобы быть полезной, - тихо отвечает Лиза, и впервые её ответ звучит как-то неуверенно.
-Неужели ты не могла быть полезной в любой другой отрасли?
-У меня есть алхимия…
-…но ты ей не пользуешься, - с оттенком иронии в голосе прерывает её Мустанг.
-Зачем вы всё это спрашиваете? – отвернувшись к окну, в котором за последние полчаса пейзаж не изменился ни на песчинку, спрашивает девушка.
-Потому что мне жаль тебя, Лиза.

Всё разбилось. В одну секунду взяло и разбилось. И стена холодности и непроницаемости, и остатки уверенности в том, что всё правильно. Такая спасительная, обнадёживающая ложь треснула и разлетелась мириадами частиц.
Ему жаль. Её жаль.
Этот день был не жизнью и даже не существованием, а лишь жалкой, неумелой пародией на всё это.
Лиза лежит на жёсткой кровати, свернувшись комочком. Песок за окном шуршит, воет и хихикает – он знает, что сегодня у неё исчезло последнее подобие на силу и защищённость. В тот момент, когда он сказал, что ему жаль её. Пламенному алхимику – человеку, обязанному ей своими силами, тому, кому уже она прошлой ночью была обязана своим собственным спасением.
Имел ли он право жалеть её?
Упрямство и гордость бурчали, что нет. А маленькая девочка, ещё таившаяся у Лизы внутри, которая наконец решилась выглянуть на свет Божий и теперь блестела в её глазах недвусмысленной влагой, шептала, что это право у Мустанга было.
Сердце Лизы, и без того напоминающее сыр с дырками, наполняется острым чувством жалости к себе. Что я здесь делаю? Зачем терплю всё это? За что продала себя армии? Что получила за всё это? - вопросы, вопросы, вопросы, десятки и сотни вопросов, на которые у её раненой души ответов нет. Эти вопросы и раньше совершали вылазки в её душу, но только сейчас они высадились полным, готовым к штурму десантом. Сигналом послужили его слова – слова человека с именем Рой Мустанг.

Лиза засыпает, убаюканная пустыней. Ей снится жизнь, в которой она не испытывает безотчётного страха, а только тепло, разбуженное прикосновениями ледяных пальцев и темнотой чёрных глаз.
И она просыпается в холодном поту.

Тихий шорох окончательно вырывает её из дремоты – в палатке кроме неё, пустоты и затхлого, до крови обдирающего губы воздуха есть кто-то ещё.
-Я могу зайти? – голос негромкий, едва различимый, как и силуэт вошедшего.
-Да, - Лиза отвечает так же тихо, пытаясь понять, с какими намерениями к ней явился нежданный гость.
Кровать скрипит немного жалобно, когда на её край присаживается Мустанг.
-Я посижу с тобой. Не хочу вчерашней истории, - глухо, предвосхищая уже ответом сами вопросы, произносит он.
-Зачем? – спрашивает Лиза, кажется, одними губами.
-Потому что я боюсь за тебя.

Они молчат. Он поглаживает белую перчатку со странным узором – он имеет смысл лишь для них двоих, и они оба могут начертить его даже с закрытыми глазами.
Иссиня-чёрные волосы и неестественной, ведьминской черноты глаза Мустанга сливаются с темнотой, повисшей в комнате, зато светлая, если не сказать, бледная кожа резко выделяется на этом фоне. Лизе в ночной безнадёжной глуши эта кожа и представляется единственным источником света.
Вот ведь парадокс – ей спокойно рядом с ним, но сердце бьётся как-то подозрительно часто, а в голову лезут ненужные воспоминания и размышления…
В Ишваре страшные ночи. Пустые, холодные, бесконечные, они не заканчиваются с восходом солнца. Их мерзкий привкус чувствуется даже в полуденный зной.
В Ишваре, в конце концов, просто страшно. Страшно даже тогда, когда закрываются глаза, и на смену сотням убитых в реальности приходит сотня убитых в воображении, и потому Лизе нужен кто-то, кто бы спас её от этого кошмара, от едкого безумия, которое накрывает её с головой…
Он, кажется, есть.
Друг, которого она ненавидит.
Защитник, которого она ненавидит.
Должник, которого она ненавидит.
Но в котором отчаянно, мучительно нуждается.
-Вы правы, майор, - нарушает тишину голос Хоукай. Из её рта вырывается облачко пара.
-В чём? – вопросительно изгибается красивая бровь на красивом лице Роя.
-Я не знаю, что я делаю в армии. Хочется… сбежать… - последние слова она говорит почти беззвучно. Её душа не просто отвыкла от откровений с кем-либо – она никогда не была откровенной, она не знает, что это такое – рассказать, излиться, и потому Лиза пробует это новое, неизведанное прежде чувство осторожно, как палкой пробуют впереди себя дорогу через болото. Неверный шаг – и ты увяз.
-Так беги, - точно так же тихо отвечает Мустанг.
-Не могу… - в безжизненном ночном холоде предательски ползущая по щеке слеза вот-вот превратится в льдинку.
Слеза дрожит. И исчезает, когда его рука накрывает её руку. Большие холодные пальцы переплетаются с ещё более холодными точёными пальчиками. Минус и минус в сумме дают плюс.
-Тогда терпи. А я помогу тебе в этом. Я помогу тебе дождаться конца этой войны. Ведь однажды она обязательно закончится… Это непреложная истина, Лиза, - Мустанг говорит с убеждённостью, а глаза его загораются, и Хоукай ловит себя на мысли, что его титул – Пламенный – подходит ему не только из-за рождающих огонь рук. Глаза – они тоже умеют высекать искры.

Если и есть Ад на Земле, то он, несомненно, находится в Ишваре.
Лиза Хоукай по-прежнему просыпается с этой мыслью, но теперь у неё есть цель – выжить – и есть надежда на то, что придёт тот момент, когда этот Ад исчезнет – и из пустыни, и из её души. Эта надежда пахнет гарью и уютной теплотой синей шинели, улыбается мальчишеской ещё улыбкой, смотрит умными чёрными глазами и ночами охраняет её покой.
У этой надежды есть имя. Пламенный алхимик, майор Рой Мустанг.