Greed and Envy

[society-optimist]

Название: Greed and Envy
Фэндом: Fullmetal Alchemist
Автор: sonryz
Перевод: "Солнечный Котенок"
Пейринг: Грид/Энви
Рейтинг: R
Жанр: ангст
Оригинал: здесь
Разрешение на перевод: запрос отправлен.
Примечание: Авторский рейтинг NC, за речь героев.

– …думаю, даже ты не рискнешь отрицать нашу схожесть.
– Без оскорблений, пожалуйста. Я похож на тебя меньше, чем день на ночь.
– Да неужели? Ну сам подумай, насколько зависть и жадности близки друг другу. Все мы отчасти схожи, но не настолько. Например жадность и похоть… похоть ведь – это как часть жадности, можно сказать – специализированная форма. Или – чревоугодие, это тоже – только часть. А вот зависть… разве когда ты завидуешь кому-то – ты не хочешь того же самого себе? Это суть зависти и суть жадности одновременно. Желать что-то чужое…
– Нет! Зависть – это только злость, ненависть к кому-то, кто обладает… чем-то. А желать чего-то такого себе – твое, слава Отцу.
– Хочешь сказать, при этом ты не чувствуешь желания обладать тем же самым? Да брось! Если ты думаешь «Почему у него есть это», следующей мыслью будет «Почему этого нет у меня?». И, в итоге, оно приведет к «Я хочу это себе».
– Это у тебя бы привело. Я лишь завидую, понимаешь? Не желаю, только завидую. Мне неприятен сам факт, что у кого-то есть нечто особенное, а ты – начинаешь желать это себе.
– О, вот оно, точно! Ты прав. Жадность – это желание, родившееся из негодования, которое и есть зависть. Можно сказать, Зависть и Жадность идут рука об руку.
– Знаешь, мне не нравится мое имя в одном предложении с тобой.
– Да с чего бы? Ты же сам понимаешь, как жадность связана с завистью. Разве не из зависти вытекает жадность? Сначала раздражение, затем – желание. «Они этого не заслуживают, но этого заслуживаю я, а я этого не имею… следовательно, это должно достаться мне». Логично же?
– Ты несешь чушь.
– Да не упрямься, ты же сам понимаешь, насколько мы должны быть близки. Завистник видит лишь то, что имеют другие, но не ценит того, что у него уже есть. Совсем как Жадность, нэ?
– Сгинь отсюда!
– Ну, ну, драгоценный мой, не злись. Я говорил только о грехах. Мы близки настолько, что вполне способны ощущать друг друга в себе… я зависть и жадность имею в виду.
– Еще немного – и я тебе точно врежу.
– Ну что ты, мой прекрасный, ты же меня любишь… на самом деле.
– Я тут вспомнил законы алхимии. Противоположности притягиваются, а одноименные заряды отталкивают друг друга. И раз уж мы так похожи – будь добр, держись от меня подальше!
– О, ты начал со мной соглашаться? И я вовсе не говорил, что мы одинаковы. Мы тесно связаны, мы близки, и как бы ты ни бежал от меня – я всегда буду частью тебя.
– Знаешь, мне надоела эта чушь. Давай мы просто согласимся, что я терпеть тебя не могу, и, во имя Врат, держись от меня подальше! Так достаточно понятно для твоих тупых мозгов?
– О, конечно, конечно. Даже мои тупые мозги способны понять: ты лжешь, отрицая нашу связь, и мне интересно – лжешь ты мне или и себе тоже?
– Нашу связь? И не мечтай! Я никогда не опущусь до твоего уровня!
– Это не мечты, драгоценный мой. Это мой путь и моя судьба. Запомни – жадность всегда следует за завистью, и значит, я всегда буду лишь в шаге за твоей спиной. И я дождусь, когда ты споткнешься, чтобы я смог поймать тебя в свои руки. И не отпускать никогда.

Первый раз

Я хочу это, и я хочу то, и я хочу все, что есть у других, и хочу, чтобы у других не осталось ничего, и чтобы все стало моим.

***
Его голос понемногу затихает в моей памяти. Веки кажутся тяжелыми, как могильные плиты, но я заставляю себя открыть глаза. Впрочем, толку от этого? Здесь темно, только тонкий и тусклый, как старый клинок, луч света слегка разгоняет окружающую тьму. Но ведь я и без света знаю, где нахожусь и что – вокруг меня. Старый заброшенный дом, чьи стены уже давно не способны сопротивляться уличным ветрам и холодам, лишь крыша упрямо сдерживает потоки света и дождей, струящихся с небес. Мы часто бывали здесь – а вот вспоминал его я редко. Не хотел.
А сейчас уже никакой разницы.
А если разницы никакой – какой пентаграммы ради я вообще это все вспоминаю?
Как будто я и в самом деле не знаю.
Только вот забавно, что именно это воспоминание пришло ко мне первым. Никакой хронологии, блин. Никаких воспоминаний о наших многолетних стычках, о наших ссорах, о Данте, разнимающей нас… он с самого начала бесил меня, и прошло порядочно времени, прежде чем я смог хотя бы не взрываться в его присутствии… и хоть как-то терпеть этого невыносимого ублюдка.
С другой стороны, Грид не только терпел меня. Отнюдь не только.
…подонок, глупый и нетерпеливый. Мы стали так близки к тому, чего он хотел, – и именно в этот момент он ушел. Бросил все и ушел. Бросил меня и ушел. Наверное, доверие – всегда хрупкая вещь, но теперь оно превратилось в мелкую пыль разбитых снов и желаний… в основном, конечно, – его, потому что свои мечты я еще не успел даже осознать.
А теперь уже и не буду.
Незачем.
Есть время разбрасывать камни, и есть время их собирать. А мне – пора подбирать осколки и острое крошево искрящейся пыли и ссыпать это все в непроницаемо черную коробку с большим и проржавевшим замком.
И потерять старый, покрытый зеленой патиной ключ – чтобы идти дальше.
Это всяко лучше, чем свихнуться, разве нет?
В таком случае это и правильно – что первым я выкину из своей памяти наш первый раз. Бл***, да какой там первый раз – просто первый нормальный разговор, уж насколько нормальным он может быть с Гридом. С нашими вечными стычками и подколками, раздражением и упреками, намеками и обвинениями… но мы же поговорили, мы поговорили.
По-настоящему.
Как будто мы и впрямь стали близки.

***
Этот дом тогда был намного светлее и чище. Никакой паутины, никаких выбоин, никаких щелей. И совсем немного пыли, которая танцевала в лунном свете сказочный вальс старого дома.
Впрочем, нет, это еще не было старым домом – это был просто дом, надежный дом, о котором почти никто не знал.
Убежище.
Оказывается, я уже успел забыть многое. Я уже не помню, что заставило меня бежать в свое убежище, и не помню, как Грид последовал за мной. И последовал ли? Может, он тоже привык там прятаться, а на меня в тот раз наткнулся случайно? Я не помню, правда.
Помню только отчаянный стыд и дикую злость, что он – ОН! – застал меня с зареванным лицом и распухшим хлюпающим носом. И это – что он видит меня таким уязвимым, таким слабым, таким… мальчишкой – это казалось гораздо важнее всего прочего.
А он сел рядом, коснулся плеча и что-то тихо, успокаивающе шептал. Не помню, раздери меня во Вратах, что он там говорил, о чем, зачем – помню лишь звук его голоса, такого мягкого… он никогда раньше так не говорил, ни с кем, ни о чем.
А еще он улыбался.
У него всегда была такая невыносимая, мерзкая, противная улыбочка, и за нее всегда хотелось врезать кулаком от всей души, но тогда она была неуклюжей маской. Его вторым щитом.
Зачем ему второй щит, если у него и первый-то – Абсолютный?
Я так и не спросил.
Да и что бы он мне ответил?
Наверное, как всегда – пожал бы плечами, шутливо вскидывая руки, будто сдаваясь в плен, усмехнулся бы… как обычно подергал бы бровями да усмехнулся, только дурацкие круглые очки скрыли бы серьезность глаз. Не знаю до сих пор, что меня злит больше – что он шутит не шутя или что скрывает это… пытается скрыть.
Наверное, поэтому я ничего и не спросил, а он ни о чем не рассказывал. Он просто обнимал меня, согревая своими руками, и шептал абсолютную чушь, бессмысленную и бездумную, но его слова оказались именно тем, что было нужно мне в тот момент. Чем-то, что поддержало меня в сумасшедший день, когда я был готов сотворить что-то непоправимое… а так я просто застыл в кольце его рук, из-за его плеча глядя, как умирает вечернее солнце, заливая небосвод потоками крови.
А еще он обещал мне, что никогда не оставит меня и не отпустит меня… он впервые говорил о том, что зависть и жадность связаны неразрывной цепью, и в тот вечер меня это еще не злило – тогда я лишь усмехнулся и сказал, что не хочу быть связанным против воли. И что все это «связаны вместе» означает лишь, что нас лишили даже тени выбора.
А он пожал плечами и напомнил, что выбор всегда есть, просто иногда он – хуже, чем отсутствие выбора.
Я не сразу нашелся с ответом… я вообще ничего ответить не мог, да и сейчас бы не смог. Отсутствие выбора иногда лучше, чем… чем то, что есть. Здесь Грид был прав. А потом Грид почти до синяков сжал мои плечи и сказал: «Что бы ни произошло – ты никогда не останешься один, Энви. И когда тебе покажется, что всем вокруг на тебя плевать, помни – мне не будет плевать на тебя».
Я не знал, что сказать на такое, глядя на кривую ухмылку маски и серьезные глаза за смешными очками. Я не знал, чему верить, и в свете умирающего солнца мне показалось, что любой выбор будет ошибкой. Иногда отсутствие выбора… и я сказал ему отвалить. Или что-то в этом духе. Как всегда.
И он как всегда засмеялся. Как всегда засмеялся, щелкнул меня по носу и сообщил – нет, он останется. Просто сообщил. Поставил перед фактом.
Я спросил, зачем ему оно надо.
«Потому что у тебя есть кое-что, что я хочу. Понял, злючка?» – И мне вновь захотелось его кровью стереть эту ублюдочную ухмылочку с его губ. А вместо этого я снова послал его. В конце концов, что у меня, ну или у меня как Зависти, может быть такого, что могло бы заинтересовать Жадность? Я не богат, совсем не богат, и не знаменит, и даже не особо красив, и уж точно не талантлив. Я – всего лишь я, я лишь Энви, Зависть, завистливая, угрюмая и злобная мышь.
– О чем задумался, Злючка? – вновь улыбнулась мне мерзкая маска. А глаза остались серьезными: – Мне нужно все, ты же понимаешь? Я – Жадность, я хочу это, и я хочу то, и я хочу все, что есть у других, и хочу, чтобы у других не осталось ничего и чтобы все стало моим. И тебя я тоже хочу, моя злючка-колючка.
Он зажмурился, запрокидывая голову, и серьезные глаза скрылись, оставляя вместо себя непроницаемый щит дурацких очков и дурацкой маски. И Грид вновь усмехнулся, словно вспоминал какую-то одному ему известную шутку и буквально смаковал ее.
– Я как-то был с Ласт, это оказалось круто. Никогда не знал настолько знойного секса. Но ты, ты – нечто другое, драгоценный мой, и я хочу получить и тебя, и это нечто.
Он вновь посмотрел на меня, и нелепые очки почти мешали разглядеть серьезность его взгляда, и отчего-то не получилось ни съязвить в ответ на его слова, ни оскорбить, ни оттолкнуть – хотя бы словами. Да я бы и не успел – он прижал палец к моим губам:
– Не спорь, драгоценный мой. Просто запомни это. Можешь сделать для меня такую малость? Пообещай, что запомнишь… потому что я никогда не повторю тебе это.
Что я мог ответить? Есть такие бульварные романчики, когда у героя перестает биться сердце, дыхание застревает в горле, глаза расширяются, а слова замирают на губах. Я всегда смеялся, читая подобное, но в тот вечер я не мог сказать ни слова, считая секунды, пока сердце не ожило в груди и воздух не наполнил легкие, и я точно знаю, в какой момент я смог отпустить веки, безмолвно давая обещание.
Когда Грид скользнул ладонью по моей спине, притягивая меня в свои объятия.
Наверное, эти действия могли показаться мне посягательством, возможно даже наглостью. Не показались. Руки Грида лишь закрыли меня от окружающей пустоты и ставшего невыносимым холода.
В общем-то, они закрыли меня от меня самого.
А этот придурок вновь ухмыльнулся и ляпнул, что я не должен забыть и что я – нечто такое, что он никогда не отпустит. Ну или что-то еще в таком вот роде.
– То есть я просто нечто, недоступное для тебя? – через несколько ударов сердца сформулировал я, и он приоткрыл-таки глаза, удивленно глядя на меня. – Получается, что я – то, что ты никогда не заполучишь, верно? Ты ведь желаешь лишь то, чего у тебя нет, и ты не ценишь то, что принадлежит тебе. И да, я клянусь помнить твои слова, и я клянусь, что меня у тебя никогда не будет! – Грид язвительно улыбнулся, и это вызвало приступ ярости: – Черт, чтобы ты не получил того, что хочешь, я навсегда останусь недосягаемым для тебя.
Он лишь рассмеялся и кончиками пальцев провел по моей щеке, с которой еще не успела исчезнуть влага слез:
– Это типа «спасибо за утешение»? Можешь думать что хочешь, Энви, но ты – мой и всегда будешь моим. Не спорь, не спорь… просто пообещай запомнить, оки?
О чем это он? – хотелось мне спросить. Я не задал этот вопрос, но, наверное, он был написан на моем лице – и Гриду это не понравилось, потому что он начал требовать, чтобы я не смотрел на него так, и заверять, что его слова не перестанут быть правдой ни оттого, что он больше их не произнесет, ни оттого, что он заполучит меня… в смысле – когда заполучит. Я и сейчас смутно представляю, что можно сказать на такое, и тогда, в тот раз, я лишь молчал – пока его руки, только что обнимавшие меня, до боли сжали плечи и резко толкнули к стене:
– Обещай!
Это была слишком шикарная возможность позлорадствовать, и я не мог ее упустить. Разумеется, я как можно точнее скопировал ухмылку самого Грида и сообщил, что крики не помогут ему добиться от меня того, что там он хочет… и добиться меня – тоже не помогут.
– Просто пообещай мне, – попросил Грид. Не сразу, конечно, – минут через пять тихих, сквозь зубы, проклятий.
Как ни странно – я пообещал.

***
…вот так вот.
Видишь, Грид, я сдержал слово.
Я не забыл. И никогда не забывал.
Только я не забыл и своего обещания – что ты никогда не получишь меня и не получишь от меня ничего, чего хочешь. И я не забыл, каким мерзким и невыносимым ублюдком ты иногда был и иногда – казался… а в чем разница, в сущности? Знаешь, я буду рад отмыть наконец свои руки от тебя.
Грубо? Да. Зато честно. Я же не Ложь, верно?
В конце концов, мне надоело ощущать себя преисполненным греха… причем не своего собственного.

Второй раз

«Мне кажется, ты получил все худшее от нас всех. Похоть – это похоть, и Ложь – это ложь.
Но Зависть – это и гордыня, и желание, и гнев».

***
«…мне надоело ощущать себя преисполненным греха… причем не своего собственного».
Энви

Концепция грехов иногда кажется излишне усложненной, а различия между грехами – тонкими и прозрачными, как рисовая бумага. Помню, что когда я только родился… в смысле, когда я возник как Энви, для меня все выглядело таким… странным.
Причудливым и перепутанным.
Только сумятица в мыслях того периода и близко не была похожа на то, что стало со мной, когда родился он. Нет, я не Грида имею в виду, как ни странно.
Я об этом ублюдочном коротышке, которого через годы назовут Цельнометаллическим.
Я об Эдварде Элрике, сыне Хоэнхайма Светлого.

***
– Хей, на что ты злишься сегодня?
Ума не приложу, как Грид умудрялся угадывать, когда я хочу поговорить хоть с кем-нибудь, с кем угодно, а когда ко мне лучше не приближаться. Факт, что угадывал.
– Ни на что, – солгал я.
Все равно он умеет отличать мою ложь от моей искренности.
– Врешь, – ожидаемо усмехнулся он и без приглашения уселся рядом. – Ну так из-за чего злишься сегодня?
Вместо ответа я спроецировал прямо в воздух изображение брыкающегося и агукающего ребенка на руках человека с темно-медовыми волосами и слабой грустной счастливой улыбкой. Грид чуть приподнял бровь:
– Так, твоего прародителя я узнал. А у него на руках че за карапуз?
– Его сын. Новый.
Грид помолчал… думаю, что молчать с ним было гораздо лучше, чем разговаривать.
– Ты же понимаешь, что это значит?
Разумеется, я понимал!
– Ничего это не значит, – возразил я по привычке… возразил даже не знаю кому. – Он бросил меня много лет назад, очень много. Думаю, теперь моя очередь.
Теплая рука легла на спину, притягивая в до невозможности уютные объятия.
– Я не знал, что ты еще надеялся.
Ну да… врать Гриду почему-то редко удается.
– Ты много обо мне не знаешь, – буркнул я вместо того, чтобы признать свою ложь.
– Ну так расскажи мне, мой драгоценный, – я не видел его лица, но был уверен, что он вновь ухмыляется. Прямо так, не размыкая объятий. – А заодно и о том, с чего это ты надеялся, что твой папочка вернется в лоно семьи?
– Молодость? – предположил я. Врать уже надоело. – Наивность?
Грид тихо, еле слышно вздохнул… или мне это послышалось.
– Он не вернулся, Энви. И не вернется.
Сейчас я думаю, Грид хотел меня успокоить, но в тот раз, тогда, мои руки едва ли не сами собой сжались в кулаки, а перед глазами поплыли тяжелые волны густого алого тумана. И я впервые в жизни захотел разрушить все вокруг себя, и этот дом, и этот город, и этот мир – за все, что он сделал со мной, я хотел заставить его страдать так, как страдаю сам… я хотел заставить даже мертвые скалы истекать кровью. И слова этого придурка – мол, меня с отцом больше ничего не связывает, и я свободен от него, и это – последний шаг, чтобы порвать с человеческой сущностью и воплотиться тем, кем я должен быть, занять свое место в нашей общей семье…
Да какой, к завратным дьяволам и подвратным демонам, семье!
– Что ты называешь нашей семьей, идиот? Эту кунсткамеру, где есть нимфоманка, свинья, ублюдок, задавака и перемещающаяся из тела в тело Снежная Королева как глава этой самой семьи? А еще есть я, не совсем монстр, не совсем человек, и никому во всем мире нет никакого дела ни до меня и ни до кого из нашей проклятой всеми семейки!
Пристальный взгляд из-за дурацких круглых очков заставил меня притормозить.
– Да, да, я помню, я обещал! – гнев, как ни странно, и впрямь утихал. – Но что это меняет, что? Мы монстры, ты же сам это сказал. Мы монстры, и как все монстры – обречены на одиночество. Только нам еще досталась в подарок тяжеленная ноша – каждому своя. Свой грех и свое проклятие.
– Каждому – свое? – пробормотал Грид, и я лишь в тот момент заметил, что мои ладони лежат в его руках. – Мне кажется, тебе досталось гораздо больше, мой драгоценный.
Гнев медленно догорал в груди, оставляя вместо себя лишь холод и холод и холод, и единственная струйка тепла бежала от его пальцев – в мои.
– Что ты хочешь сказать? – спросил я, просто чтобы что-то спросить.
– Что Похоть – это похоть, и Ложь – это ложь. Но Зависть – это и гордыня, и желание, и гнев. Неудивительно, что ты так взвинчен.
Не удивительно, что я так потерян.
Наши взгляды встретились, и это был короткий, очень короткий момент, когда я был согласен… я сам испугался, осознав, что прямо сейчас был согласен абсолютно на все. Я поспешно отвернулся, не заботясь о том, что это выглядит трусостью, и высвободил руки:
– Вот уж мне повезло, – удалось пробормотать чуть ли не через силу.

Грид тогда ушел, просто ушел, и вместо него остался дикий вихрь страхов и сомнений. Но, наверное, он был прав, думал я, и я должен отпустить все свои человеческие чувства. Раз я – монстр, значит, я должен жить как монстр…
Всего лишь монстр…

***
На его лице – страх, и он беспомощно отступает, шаг за шагом, раз за разом. И как я ни тянусь к нему, медленно, слишком медленно – он все равно остается вне досягаемости. Человек с темно-медовыми волосами и испуганными глазами.
Он дважды создал меня и дважды бросил, и кто как не он виновен в том, что вместо нормальной жизни у меня есть лишь ее жалкое подобие.
Ублюдок.
Хоэнхайм Светлый.
Мой отец.

Эта тварь… эта вечноживущая скотина заплатит мне каждой секундой своей проклятой жизни, и его кровь зальет бетонный пол холодного пола, перемажет мои руки, перепачкает губы и останется солоноватым привкусом мести в моей памяти.
Его жизнь за мою – разве это не равноценный обмен?
Закон алхимии и закон справедливости.
Наверное, именно это Грид видел в моих глазах, когда говорил «и Гордыня, и Жадность, и Гнев». И Зависть.

***
Мы никогда раньше не были так близки к тому, что он хотел получить.
Жадность и Зависть.
Наши грехи почти сливались в один… даже не знаю, как его назвать.
Чем мог стать наш грех, Грид?
Что он мог сотворить?
И, знаешь, я просто испугался. Я испугался тебя, который заставил меня увидеть все это, я испугался того, что могло получиться в итоге, но больше всего я боялся самого себя – того, кем бы я стал, объединившись с тобой.
А ты бы не испугался?
Когда тебя поймали, именно я запечатывал твою темницу… и я никогда не испытывал равного этому удовольствия.
Ты получил то, что заслужил.
А я… я стал проклятой Завистью, самой едкой из грехов, самой темной из чувств, самой дикой из страстей.
Разве кто-то верит, что все вокруг получают то, что заслуживают?

Последний раз

«Я хочу больше, Энви. Всегда хотел. Ты достаточно меня знаешь, чтобы понять, что я не вру».

***
– Но почему, раздери тебя химера, ты уходишь прямо сейчас?
– Как почему? – делано удивляется Грид. – Я же невыносимый жадный придурок, ты что, забыл?
– Нет, но… почему?
– Да потому что я сыт этим всем по горло! – взрывается он, и сейчас он уже не лжет, я чувствую. – Здесь не осталось ничего, что я хочу и могу и получить… ничего, что хочу и могу… а большой мир полон больших соблазнов. Ты знаешь меня, Энви, и ты знаешь, что мне нужно… я надеюсь, что ты понимаешь меня.
Никто из нас не властен над своим грехом… я не могу перестать завидовать, а Грид не в силах перестать хотеть, но… но отчего же мне сейчас настолько больно?
– Значит, здесь не осталось ничего, чего бы ты хотел, да? – намек слишком тонок, но он понимает.
– Что бы хотел и мог получить.
– В чем разница? Если ты получаешь, то перестаешь желать.
– Не говори о том, чего понимаешь.
– Но я-то понимаю. Я тоже не в силах совладать со своим грехом.
– Знаешь что, Энви, – Грид наконец отходит от двери, но я сомневаюсь, что ради того, чтобы остаться, – прямо сейчас ты похож на ревнивую девицу-недотрогу. Которая знает, что хотим мы оба, но упирается из каких-то вбитых в голову мыслей! Мы слишком близки, мой собрат по греху, мы понимаем друг друга порой лучше, чем понимаем себя, так что нечего изображать меня злобным похотливым монстром.
– Вообще-то ты и есть монстр!
– Ты тоже, и что?
Ничего. Совершенно, абсолютно ничего.
– Ну и… уходи. Уходи. Прямо сейчас.
Грубоватые пальцы неуклюже треплют меня за щеку, скользят ниже, и я едва ли не на автомате дергаю плечом, скидывая чужую руку. Грид вновь усмехается, и это злит все сильнее. Ну почему, почему он заставляет меня вести себя так… по-детски?!
– Так я не понял, ты хотел, чтобы я ушел или чтобы я остался?
Я молчу. Да и нечего мне сказать.
– Оки, тогда я пошел. Меня ждет бескрайний мир, полный звенящих денег, томных красоток и неописуемых сокровищ. Чао, малыш!
Он уходит, он уходит, он уже касается пальцами дверной ручки – прежде чем я окликаю его.
Мне плевать на все, но… я хочу знать ответ на свой вопрос, и ничего больше:
– …так ты говорил мне правду или как?
Он не оборачивается и даже не убирает ладони с дверной ручки, и на безумно краткое мгновение мне чудится, что он стоит на границе света и тени, а мой голос – единственное, что удерживает его на месте.
– Ты же знаешь, ложь – не мой грех, – бросает Грид, и усмешка в его голосе смывает иллюзии начисто, – но, драгоценный мой, ты знаешь, я всегда хочу больше… или ты надеешься собой удержать меня здесь?
Это больно.
Это невыносимо больно, но я уже как-то привык выносить невыносимое.
Невыносимую боль, невыносимый холод, невыносимое отчаяние… и гордыню, и желание, и гнев…
А на что я надеялся, пытаясь отговорить его? Неужели я до сих пор столь наивен?
Я монстр, и от меня отказываются все… даже Грид.
– Не забывай, Энви, – его голос злит как никогда. – Я не лгал тебе, и я надеюсь, что и ты сдержишь слово.
Он уходит.
Я остаюсь.
Я так и не решил, что сказать ему в спину – «прощай» или «до встречи».

Итог

Вот дар, который не достался тебе,
Вот зов, который я тебе не послал,
Вот слова, которых я не произнес.
…есть вещи, которых мы не можем изменить.

***
Будущее неизбежно. Оно неизбежно приходит и неизбежно уйдет в прошлое.
Иногда мне кажется, что старый, открытый ветру и свету дом с толстым слоем пыли на полах – будет стоять даже тогда, когда будущего не станет. Когда угаснут последние лучи последнего заката, когда все вокруг осыплется прахом – этот дом будет стоять посреди вселенской пустоты. Грехи вечны, разве не так, а я слишком слился с ним, с этой скособоченной развалиной, некогда бывшей моим убежищем и жилищем моих надежд. Мое тело одеревенело так же, как глухо трещащие стены, мои волосы сплелись с серой тяжелой пылью, я стал его частью, а он – частью меня.
Впрочем, однажды закончится и это.
Когда уходят воспоминания, приходит смерть.
Это только люди считают, что все – наоборот.

***
Я помню, что чувствовал, глядя на… на Грида. Я не мог назвать эту алую, как умирающее солнце, жидкость никак иначе – и в то же время не верил, что это… нет, не что это Грид, а что теперь оно – навсегда. Что он не зайдет сейчас, как обычно засунув руки в карманы нелепых брючек, не ухмыльнется, привычно скрываясь за своей криво сидящей маской, не потреплет волосы – свои или мои… навсегда.
Этому коротышке и впрямь удалось… удалось… навсегда…
Будь ты проклят, Грид, за то, что посмел уйти от меня… сначала отец, теперь ты – вы оба посмели бросить меня, но только ты – навсегда!
Будь ты проклят, Грид, будь ты проклят, Цельнометаллический Эдвард Элрик, будь ты проклята, Данте, и будь ты проклят навеки – трусливый подонок, которого я когда-то называл отцом! Будьте вы все прокляты за эти проклятые грехи, за эту проклятую жизнь, за это проклятое человечество, которое посмело отнять у меня все, что мне дорого, – и ничего не дать взамен. Ничего, кроме ненастоящей жизни, ненастоящего греха и ненастоящих людей, окружающих меня!
Если бы ненависть могла убивать – вокруг меня ничего бы не осталось. Ничего, ни единой целой вещи, ни единого куска материи, ничего вообще. И уж точно из мира исчезла бы одна старая сучка, вообразившая, что способна управлять мной, присвоившая право называть себя моей госпожой, утверждающая, что это она породила меня, – и даже не понявшая, как и из чего я был создан! И уж точно из этого мира исчез бы ублюдочный трус, нашедший путь к созданию нас – и сбежавший от нас, от себя и от ответственности – осознав, что натворил. Тот, из-за кого я состою из гнева и желания, ненависти и боли, тот, кто заставил меня презирать оставшееся в прошлом – и желать его; тот, кто создал меня вот таким, отталкивающим желанное – и мечтающим о нем; мой проклятый отец и всеми проклятый алхимик.
Хоэнхайм Светлый, бросивший семью и детей – ради глупого человечества. И ради него же нас уничтожающий.
Вы все заплатите мне за то, чем я был когда-то и чем я стал… и чем я стал сейчас.
Я уничтожу этих глупых людишек, вообразивших, что они выше нас и выше меня. Я залью мир их кровью и их слезами – это единственная цена, которую я приму за их презрение и их надменность.
Человечество погибнет, и мой отец заплатит за все, что отнял у меня, и за все, что он мне дал.
Я обещал тебе не забывать, Грид, а сейчас обещаю сделать все, чтобы красные эритроциты людей растворились в красной от философского камня твоей крови. Да, ты прав, я никогда не верил, что мы получаем то, что заслуживаем, но ты получил то, что заслужил, – за то, что бро… за то, что желал, желал, желал и не ценил, а оте… Хоэнхайм и люди – они тоже получат. Получат то, что заслужили.
Равноценный обмен, правильно?
Почему-то мне холодно, мне никогда в жизни не было холодно как сейчас, и мне никогда не было холодно рядом с тобой… а если и было – твои прикосновения всегда согревали лучше, чем летнее солнце в зените. Но я скорее оледенею, чем прикоснусь сейчас к тебе… к тому, что от тебя осталось.
Мы получаем то, что заслужили – или нет?
Впрочем, какая разница. Ты заслужил адские костры. Там и гори.

***
Уже стемнело.
Быстро сейчас темнеет.
Только тьма почти не скрывает тоску и пустоту.
Ты же всегда знал, Грид, когда я тебе лгал.
Ты знал, что я хотел твоим присутствием закрыть пустоту в своей душе и в своем сердце? Ты смог бы? Впрочем, какая разница – сейчас…
Тем более что ты все равно не смог бы остаться со мной. Твоя судьба – желать то, чего не имеешь, и не ценить то, что получил.
Я бы хотел стать для тебя действительно единственным, тем, кто нужен тебе всегда и от кого ты бы не смог отказаться, – но это же смешно, наивно и сопливо, правда? Я уже давно перестал быть таким.
Только вот отчего-то ничто не останавливает мою зависть к тому, что желаешь ты, и моего желания – быть… быть…
Но ты ведь знаешь, чему я завидую и чего желаю, верно?

– Зависть и Жадность, нэ? Значит, мечтать не вредно?
Ну да, ты был прав, признаю. Есть вещи, над которыми я, оказывается, не властен. Есть грехи, которые переходят друг в друга. Ты прав. И что?
Увидимся в Аду?