Love of a Brother

[society-optimist]

Фэндом: Fullmetal Alchemist
Автор: Lord Rekhyt
Название: Love of a Brother
Перевод: "Солнечный Котенок"
Пэйринг: Грид/Энви (основной), Прайд/Энви
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, Romance, Hurt/Comfort, POV Энви
Предупреждения:
1. Перевод вольный. Очень. Можно даже сказать, что пересказ. Хм. Тоже вольный.
2. Упоминание об изнасиловании несовершеннолетнего.
Дисклаймер. Текст принадлежит автору, герои - создателям аниме и манги.
Оригинал: здесь
Разрешение на перевод: получено

***
Утро. Серое. Безрадостное. Обычное.
Вставать неохота, но прогулять школу и остаться дома – значит нарваться на Данте. А наша мать – не тот человек, с кем мне хочется лишний раз сталкиваться. Нет, ей не интересны мои успехи в обучении, ей просто нужны поводы к нам цепляться.
В одной книжке я читал про человеческие комплексы. Интересно, что бы сказал автор о женщине, которая дала своим детям имена смертных грехов? Что это – отражение собственных грешных помыслов и деяний? Или же желание провести всю жизнь в окружении грехов? Или просто вызов окружающим?
Хм. Нас, конечно, нельзя считать ангелами, но и отъявленными грешниками – тоже. По крайней мере, наши грехи – собственные, а не библейские. Прайд – мы с Жадюгой и Ласт звали его Задавакой – самый обычный мерзавец, равнодушный к чувствам других. Глаттони (подозреваю, что даже кличка «Обжора» нравится ему больше собственного имени) ест ничуть не больше, чем другие ребята. Они, кстати, уже не живут с нами, Задавака уехал учиться, как только ему исполнилось семнадцать, а Обжора устроился на работу и теперь живет отдельно, снимая квартиру в другом конце города.
Еще есть Слос – Лежебока. Ну, она и впрямь лентяйка - но ничуть не больше, чем другие девицы из ее колледжа. И есть Врас – ну, или Злючка… вот он, пожалуй, своего имени достоин. Впрочем, с нашей матерью, которая прощала своему младшему сыну все его самые дикие выходки, это не удивительно.
О Злючке думать не хотелось. Да и потом… у меня еще есть Ласт, которая всегда заботилась обо мне и защищала даже от матери. Хотя ей самой живется несладко – да еще и с ее-то именем – и параллельные шрамы на ее запястьях тому свидетельство. И есть Грид, мой Жадюга… мой самый любимый брат, который обещал забрать нас отсюда. Он и сейчас живет с нами только потому, что не хочет оставлять нас одних.
Думать о Жадюге я могу бесконечно, но в школу я тогда точно опоздаю. А мать непременно узнает об этом от Злючки. Так что я скатился с кровати, наскоро привел себя в порядок, оделся и через черный ход выбрался из дома. Как по мне, так лучше остаться без завтрака вообще, чем полчаса слушать, какие мы все никчемные и бесполезные, и как некоторые потворствуют собственным слабостям, подолгу валяясь в кровати.
В конце концов, до ланча я вполне продержусь. Просто возьму в столовой побольше чего-нибудь вкусного.

***
Половина занятий успешно закончилась, и я, умирая от голода, спустился в столовую. Ласт уже сидела за столиком, и места рядом с ней были свободны. Ну, это как обычно, с нами стараются рядом не сидеть. И вообще избегать. Дети чокнутой и имена грехов… в общем, лично я не удивляюсь.
Ласт опять была подавленной и грустной и еле заметно вздрогнула, когда я позвал ее. Ох.
– Ты в порядке? – спросил я, отодвигая стул одной рукой и удерживая поднос с едой – в другой. Сама Ласт, кажется, к своему ланчу не притронулась.
– Да, все хорошо.
Угу, угу, верю.
– Кто на этот раз?
Лежебока, скорее всего. В отличие от других старших, она осталась жить с нами, даже когда закончила школу. И она всегда цеплялась к Ласт. Завидовала, я так думаю.
– Данте, – тихо прошептала сестренка. – Она… сказала, что я ужасно одета.
Не, я не знаток женских тряпок, но как по мне – одежда как одежда. Темная водолазка, синие джинсы… Ласт всегда носит одежду, полностью скрывающую тело. На ее тонкой коже любой синяк держится неделями, а синяков у нее достаточно. Если приглядеться, то можно заметить один из них, на шее, почти скрытый воротником.
Ну и потом… если одежда ужасна – зачем Данте ее покупала?
– Тебе осталось только закончить школу, – прошептал я, – и ты сможешь уйти.
Никого мои слова особо не утешили. Собственное настроение упало. Мне еще год учиться здесь – но уже без Ласт. Мне ждать еще два года – и жить в доме с Ленью, Гневом и… ну, и Данте.
– Дело не во мне, Энви, – грустно помотала головой Ласт. – За завтраком Лень и Данте говорили о том, что Задавака возвращается.

– Задавака… возвращается…
Еда тут же потеряла весь вкус. По спине поползла волна холода. Задавака… возвращается.
Задавака… Гордыня. Старший сын матери. Ее первый грех.
И мой – первый.
Когда мне было девять, он меня изнасиловал. То есть тогда я даже слова такого не знал. И не понял, что ему нужно, когда он пришел среди ночи, перевернул лицом в подушку и… и…
…и запретил рассказывать кому-либо о произошедшем. Мол, ему все равно ничего не сделают, а меня будет трахать не только он, но и Обжора, и Жадность. Это продолжалось и продолжалось, иногда повторяясь каждый день, иногда – давая недели передышки. А я молчал, два года молчал, пока однажды не разрыдался на руках у Жадюги, и в те минуты я боялся как никогда – что Гордыня окажется прав. Что мой Жадюга тут же швырнет меня на кровать лицом вниз и…
– Энви… – Ласт протянула руку и мягко сжала мое запястье, – пожалуйста, пообещай, что все дни будешь находиться рядом со мной. Ну, или с Жадюгой. Все дни, пока Задавака не уедет. Мы не оставим тебя одного.
– Днем, – ладонь Ласт чуть дрогнула. – А что будет ночью?
– Жадюга не даст тебя тронуть, – улыбалась Ласт редко, но очень светло. – Он любит тебя, и ты принадлежишь только ему.
В смысле? Нет-нет-нет, мы с Жадюгой… в общем… мы так далеко не заходили!
– Мы… мы только братья!
Глаза Ласт смеялись – это было так красиво, но это бывает так редко:
– Не видел ты, как вы смотритесь со стороны, – покачала головой сестренка. – Когда он обнимает твои плечи, когда ты прижимаешься к его груди, когда вы смотрите в глаза друг другу… да, он твой брат, но вы любите друг друга намного сильнее, чем братья.
Оказывается, сгорать от смущения – это не преувеличение.

***
Остаток учебы пролетел слишком быстро. Намного быстрее, чем бы мне хотелось. Понятия не имею, на каких уроках я был – голова была забита мыслями о Задаваке. Ласт и Жадюга, конечно, будут меня защищать, но Задавака… он старше. Он сильнее. И он привык получать все, что хочет.
Домой не хотелось. Я плелся с черепашьей скоростью, влажной ладонью сжимая пальцы Ласт, которая без слов поняла мое состояние и тихо брела рядом со мной. Скорее всего, она тоже понимала, что не сможет удержать Задаваку – если он захочет что-нибудь сделать со мной. В какой-то момент ожил мой телефон, и я улыбнулся. Жадюга.
– Все нормально? – спросил он, едва я поднес трубку к уху.
– Да, мы с Ласт идем домой, – дурак я, у него сегодня короткий день, а я даже не подумал ему позвонить и успокоить. – Все хорошо. Просто... я не хочу встретиться с Задавакой.
Ответ Жадюги был похож на рычание.
– Не заходи в дом, – в конце концов предложил Жадюга. – Подожди меня в парке. Ласт придет, я соберусь, и мы с тобой пойдем гулять, договорились?
Конечно. Конечно, договорились.
– Да, Жадюга, конечно да. Спасибо.
– Все для тебя, сладкий мальчик, – усмехнулся мой любимый голос. И добавил, уже без усмешки. – Умру для тебя.
Трубка издавала короткие гудки, а я все никак не мог нажать на «отбой». И перестать улыбаться тоже не мог. А остаток дороги до дома полетел незаметно. Ласт пыталась разговорить меня, мы обсуждали Обжору и нашу будущую судьбу, но не уверен, что я отвечал в тему. Наконец показался вход в особняк Данте, Ласт потрепала меня по плечу и пошла вперед. А я остался один в пустом парке.

***
Год назад… да, ровно год назад Жадюга впервые меня поцеловал. Мать целый день ругалась на меня, и в какой-то момент я сорвался и наорал в ответ. Дело закончилось скандалом, парой оплеух и одиноким вечером в собственной комнате, где Данте заперла меня. В наказание. Ближе к ночи в окно вкарабкался Жадюга, и я тихо плакал остаток вечера. Больно уже не было, и обидно тоже не было… просто пока я плакал, его руки обнимали меня.
Но все хорошее, разумеется, заканчивается, и в конце концов Жадность коротко поцеловал меня в лоб – как обычно, перед сном. А потом… я не знаю, как это произошло потом. Я смотрел в его глаза, я тонул в его глазах, а секунду спустя отвечал на его поцелуй. Его шероховатый язык скользнул между моих губ, и мне отчаянно хотелось доставить Жадюге удовольствие. Я принимал вторжение его языка, я ласкал его своим, я сжимал губы, обнимая язык и удерживая. Мы братья, да, но в тот момент я не думал об этом.
Я вообще ни о чем не думал.
Он надавил на мои плечи, опрокидывая на кровать и опускаясь на меня всем весом, и вдруг отпрянул, и в его глазах были шок и неверие.
– Прости меня, – прошептал он и исчез. И с кровати, и из комнаты.

Потом он избегал меня две недели, уходя на работу рано утром и возвращаясь почти к ночи.
Потом я долго пытался убедить его, что не испугался и не обиделся и что… что мне плохо без него.
Потом Лежебока вновь обозвала Ласт шлюхой, и… и я подумал… я решил, что Жадюга считает меня чем-то вроде шлюхи, готовой лечь с кем угодно. И что… в одном он прав – с ним я был готов на все, лишь бы доставить ему удовольствие, лишь бы он захотел быть со мной. Но зачем ему я – после того как мной несколько лет… пользовались.
Я и правда так думал, и мысли о том, что Жадюга теперь презирает меня, не оставляли в покое ни днем, ни ночью. И, проснувшись однажды в слезах, я долго лежал, кусая губы — даже здесь, в моей спальне, мне чудился островатый запах знакомого одеколона. А потом... потом сквозь ресницы я разглядел его темный силуэт в лунном квадрате окна. Он был здесь, рядом... но как только я проснусь — он снова уйдет.
Притворяясь спящим, я ворочался на кровати, пока не добрался до самого края. Вообще-то я думал быстро спрыгнуть и броситься к окну — Жадюга бывает очень быстрым, но и до окна совсем близко. Не пришлось. Когда моя рука безвольно свесилась вниз, знакомые ладони мягко обхватили меня за плечи, удерживая от падения.
А я – вцепился в плечи Жадюги, намереваясь никогда не выпускать его из рук.
– Так ты притворялся? – по лицу Жадюги не было видно, сильно ли он сердится. Мне стало стыдно.
– Я... только не уходи, пожалуйста!
– Энви... Энви... я не должен быть рядом с тобой, – он противоречил сам себе, он поглаживал мои плечи, он обнял меня, прижимая к груди, он ладонями согревал мою всегда холодную кожу, он дыханием заставлял меня дрожать и прижиматься крепче. – Энви... я же не железный... я боюсь, что однажды не смогу остановиться.
Он... он боялся сделать со мной то же самое, что и Задавака?
Да, когда-то я и сам этого боялся, но сейчас, вдыхая мускусный запах его кожи, я ощущал, как у меня внутри все сжимается от ожидания. От предвкушения. От... от желания.
Задаваку я боялся. Жадюгу... Жадюгу я любил.
А... а если он все же будет презирать меня... за это?
– Ну так не останавливайся, – все-таки шепнул я. – Я... я тебя люблю.
Его глаза сияли, два аметиста в лунном свете. Его губы были осторожными и жадными... ну, еще бы, при его-то имени. Он целовал, целовал, целовал меня, отпуская лишь для того, чтобы глотнуть воздуха – и снова целовал. Он был сильным, теплым и нежным, и я впервые узнал, как это – целоваться, пока в глазах не поплывут звезды.
Между нами не было ничего, кроме поцелуев и объятий, но я чувствовал себя так, словно... словно отныне мы – самые близкие на свете люди. И, засыпая в кольце его жадных рук, прижимаясь к его плечу и вдыхая самый неповторимый запах, я успел услышать:
– Я люблю тебя, Энви...

***
– Ау, Земля, вас вызывает Небо!
Жадюга. Мне не надо открывать глаза, чтобы узнать его. Мне не надо открывать глаза, чтобы увидеть его теплую насмешливую улыбку и искорки в его ярких глазах. Мне не надо открывать глаза, чтобы шагнуть навстречу и обнять его. Я не боюсь. Он не даст мне упасть, он поймает меня и удержит меня.
– Я... я думал о тебе.
На мгновение руки Жадюги сжали меня еще крепче, но тут он обернулся в сторону дома и со вздохом выпустил меня из объятий. Мы, не сговариваясь, взялись за руки и пошли вдоль по парку. Куда угодно, лишь бы подальше от дома.
– Куда пойдем? – все-таки спросил меня Грид.
Хороший вопрос. Честно говоря, мне было все равно куда, лишь бы с ним рядом.
– Тогда сначала пообедаем, а потом в кино, ладно? Или можно по магазинам пройтись.
Мне было все равно. Я вдыхал мускусный запах его одеколона и... просто мечтал. Иногда, когда он стоял настолько близко, меня начинало прямо-таки трясти от возбуждения. Да, я по себе знаю, что быть с кем-то – это больно, но ведь Задавака получал удовольствие, когда брал меня... я очень, очень хотел доставить удовольствие Жадюге. И, наверное, оттого, что ему хорошо, будет хорошо и мне. Он меня хочет, я это точно знал, мы же часто проводили ночи вместе, обнимаясь и целуясь, и его член ощутимо упирался в меня.
В конце концов, не так уж и страшно это... можно и выдержать ради права всю ночь обнимать его, вдыхать его запах, прижиматься – и не бояться, что он вдруг хрипло пожелает хороших снов и уйдет прочь. А я буду ворочаться до утра.
Дома я не рисковал заговорить о таком, но сейчас мы шли через парк, рядом не было никого, и нас никто не сможет услышать.
– Жадюга, – я замялся, не зная, как спросить, – у... у тебя был... ты спал с кем-нибудь? Ну... по-настоящему?
Он залился краской и опустил глаза:
– А почему ты спрашиваешь?
В самом деле, почему?
– Ну... мы уже год... вместе, типа... и ты никогда... ты встречаешься с кем-то еще?
Он смотрел куда угодно, только не на меня, и... и зачем я вообще спросил, идиот!
– Если и есть... я пойму... я...
– Я еще никогда ни с кем не спал, Энви, – краснея, ответил он. – Вообще никогда. Я и не хотел никого, кроме тебя. Я вижу только тебя во сне, и я замечаю только тебя наяву. Я не соглашусь ни на какую замену.
– Тогда почему... – наверное, я сейчас был еще краснее, чем Жадюга. – Ну... ты ни разу не пытался... заняться со мной сексом! – выпалил в конце концов я.
– Потому что я не хочу заниматься с тобой сексом, Энви, – тихо-тихо прошептал Жадюга и прижал меня к себе. – Я бы хотел заняться с тобой любовью. Когда и ты захочешь этого... а не просто будешь согласен доставить мне удовольствие.
День прошел как в тумане. Мы обедали в итальянском ресторанчике, и я не заметил вкуса пиццы – зато я запомнил вкус его пальцев, когда Жадюга скармливал мне кусочки оливок. Я не помню вкус мороженного, но помню его взгляд, когда я слизывал холодную белую массу с его ладони. Я не помню ни одного кадра из фильма, зато не забуду ни одного слова, которые он шептал мне, пока мы сидели в полупустом кинотеатре.
– Я люблю тебя, мой прекрасный грех, – шли титры, а он застегивал на моем запястье тонкую нитку браслета. – С годовщиной, любимый.
– Жадюга... не надо, – я никогда еще не был так смущен. – Я люблю тебя, очень... и мне не нужны подарки.
– Это знак, что ты – мой, – возразил Жадюга. – И что я никому тебя не отдам.
Я – его. Это чистая правда... и все-таки это ложь – отчасти. И только я виноват, что не принадлежу ему целиком.
– Куда теперь пойдем?
Определенные мысли у меня были... но я не знал, как на них отреагирует Жадюга.
– Можно поиграть в автоматы, – предложил он. – Или по магазинам пройтись.
Абсолютно равнодушен к магазинам, и вообще-то я думал поехать домой. С ним.
– Или пойдем домой и посидим в моей комнате, – Жадюга словно прочел мои мысли. – Ко мне Гордыня точно не заявится.
При упоминании Задаваки меня передернуло.
– Ну... или просто погуляем, завтра суббота, у нас обоих выходной.
Завтра выходной... вся ночь в нашем распоряжении.
– Нет, нет, давай домой вернемся, – в руках Жадюги было тепло и спокойно. – Только про Задаваку не напоминай, хорошо?
Даже думать о нем не хочу.

***
Чем ближе мы были к дому, тем грустнее мне становилось. Словно... предчувствие, что ли. Да, конечно, Грид никому и никогда не позволит пальцем меня тронуть, и вообще... и вообще, мы сейчас поднимемся к нему, Жадюга запрет дверь (лично потребую!), и мы... мы будем близки. Я действительно хочу его самого, а не только доставить удовольствие любимому человеку.
Дом был погружен в темноту, лишь в холле и в гостиной горел свет. Странно... неужели все спать легли? Или просто разбрелись, как и мы с Жадюгой?
Входная дверь тихо захлопнулась, и я сжал ладонь брата, собираясь подниматься наверх, но голос Данте нас остановил:
– Грид, Энви, идите сюда.
– У нас тут семейный вечер, – встряла Лежебока.
– Можно подумать, у нас семья, – буркнул Жадюга, касаясь губами моего лба.
А потом обнял за плечи, поддерживая. Хотя в гостиную все равно пришлось идти.
Задавака сидел справа от Данте, Лень почти развязно развалилась в кресле, рядом с ней сидел Злюка – как обычно, верхом на стуле. Данте это обычно раздражало, но сейчас она, видимо, решила оставить все как есть. Или внимания не обратила. Ласт устроилась у окна, вдали от них всех. И впрямь – уютные семейные посиделки.
Я предпочел сесть на диван – чтобы Жадюга мог сесть рядом. Он так и сделал, но весь вечер, пока Прайд раздевал меня глазами, а Данте просвещала нас на тему успехов своего первенца — мне отчаянно не хватало ощущения тяжелой теплой руки, лежащей на моей талии. Ну, или хотя бы на плече.
У нас годовщина как-никак, а из-за Задаваки приходится торчать тут и слушать всякую чушь. Кого интересует его доклад по биологии?
Стрелки часов медленно доползли до половины одиннадцатого. Ласт украдкой зевала, стараясь не привлекать внимания. Я тоже начал зевать, скорее демонстративно — оставалось надеяться, что Данте не вспомнит, что сегодня я даже к завтраку не успел. Не вспомнила, да и Гордыня сладким голосом предложил проводить меня до кроватки. Я отказался, пытаясь не передергиваться слишком уж откровенно, и он ушел один. Данте, казалось, потеряла интерес к семейным посиделкам, так что мы тоже собрались к себе.
– Грид, Ласт, задержитесь, – догнал нас голос Данте у дверей гостиной. – Я бы хотела обсудить с вами двумя несколько вопросов.
Я застыл статуей. Если Ласт и Жадюга останутся здесь... а Прайд может подкарауливать меня где угодно... я... я...
Грид сжал мою руку, безмолвно предлагая остаться, но Данте бросила что-то презрительное насчет трусов среди ее детей. Наверное, не надо было вестись на провокацию, но... мне хотелось показать Жадюге, что я достоин его.
– Все в порядке, – улыбнулся я через силу.
Вышел за дверь — и бросился догонять поднимавшихся наверх Лень и Злюку. Я их не люблю, но вряд ли при них Прайд позволит себе что-либо... не то. Хотя все равно боялся.
До комнаты, как ни странно, я добрался без происшествий. Зашел к себе, захлопнул дверь и облегченно выдохнул, поворачивая ключ. Наверное, Задавака просто не рискнет напасть на меня сейчас, когда Грид — рядом и знает обо всем. И может защитить меня от... всяческих небратских отношений.
– Какой у меня умный братик, – раздался над ухом протяжный голос, и липкие пальцы накрыли мою руку, отбирая ключ. – Нам не должен никто мешать.
Меня как парализовало. Я не мог пошевелиться, я вжимался в дверь, словно надеясь продавиться сквозь нее, я дрожал всем телом, зажмурившись и отчаянно желая, чтобы все это оказалось сном... кошмаром... бредом...
Назойливые руки обхватили меня, забираясь под свитер, нащупывая пряжку джинсов.
– Мы так давно не виделись, сладкий братик, – шептал он, вжимаясь в меня возбужденной плотью. – Ты так вырос, стал таким сексуальным... просто оторваться невозможно...
Сладким братиком звал меня Жадюга. Только Жадюга. Этот урод не имеет права...
Я дернулся в его руках, но единственное, чего добился — того, чтобы меня развернули лицом к Прайду и толкнули спиной в дверь. На губах Задаваки играла издевательская мерзкая улыбочка:
– Как, любимый мой братишка, ты даже не поцелуешь меня? Мы же так давно не виделись...
Чужой язык вторгся в мой рот. Я пытался стиснуть зубы, но пальцы Прайда сжали челюсть так, что закрыть рот стало невозможно. Вторая рука уже справилась с ремнем и скользнула за спину, спускаясь вниз.
– Какие сладкие у тебя губки, красавчик, – от этого насмешливого голоса хотелось умереть. – Скажи, а Грид тебя как имеет — в рот или в задницу?
Да... да как он смеет...
Он перестал сдавливать мне в челюсть, перехватил запястья и прижал их к дереву двери, где-то над головой. Твердое колено заставило меня раздвинуть ноги, пальцы уверенно добрались до ануса, надавили... больно, но вырваться из его рук не получалось.
– Ага... свою попку ты только для меня оставляешь? Как мило.
Он убрал руку из моих штанов – только затем, чтобы расстегнуть собственные. У нас сегодня годовщина... у меня и Жадюги... и вместо того чтобы лежать в объятиях любимого, я тут...
Я не знаю, откуда нашлись силы, но я обмяк в руках Прайда, притворяясь, и как только он отпустил мои запястья — рванулся, впиваясь ногтями ему в лицо и врезая коленом в пах. И кричал, кричал, кричал, пока резкий удар не выбил дверь, отбрасывая нас обоих вглубь комнаты. Секунду спустя руки Грида — никогда и ни с кем их не спутаю — обняли меня, вырывая из лап Задаваки и прижимая к надежной теплой груди:
– Все в порядке, маленький мой. Все хорошо.
– Что здесь происходит?! – рявкнула Данте, а секунду спустя визг Лежебоки заглушил все звуки.
– Он... он напал на меня, – бормотал Задавака, и я сжался от ужаса, сознавая, что Данте поверит ему... и что сейчас будет...
– Ага, – кивнул Грид и сильнее прижал меня к себе. – Напал на тебя, затащил в свою комнату, запер дверь и расстегнул тебе брюки. А потом в порыве страсти расцарапал твою морду. Суд, безусловно, поверит.
Повисло молчание. Я... я как-то не думал об этом. Ну да... конечно.
Но... а если Задавака скажет, что так и было?
– Энви шел сразу за мной, – вдруг произнес Злюка. – Прайд нам не встречался. И, конечно, Энви никого к себе не затаскивал.
Гордыня открыл было рот, и тут вмешалась Лень:
– Да, Задавака ведь хотел проводить его в комнату, но Энви отказался. И Прайд ушел самым первым.
– Замолчи!
Данте... даже если Данте поняла, что хотел сделать со мной ее любимец... он все равно оставался ее любимцем.
– Ну уж нет, – Грид резко поднялся, разворачиваясь к матери. – Я не буду молчать. И я никому не позволю издеваться над Энви!!
Меня трясло, и руки Грида безостановочно гладили мою спину, мои плечи, успокаивая и обещая защитить. Но... я не... я не представлял себе, как... мне придется сидеть перед полицейскими и перед присяжными и рассказывать, как это все было... мать наверняка наймет лучшего адвоката Прайду. И вся школа будет знать, что делал со мной мой брат.
– Я не буду обращаться в полицию, – тихо прорычал Жадюга. – Но завтра мы трое — я, Энви и Ласт — уйдем. И если ты хотя бы попытаешься вмешаться — я пойду в прокуратуру и объясню, почему нам пришлось уйти.
Тишина висела звенящим покровом. Я... я даже не ожидал...
Я даже не знал, чего следует ожидать.
Сухой цокот каблуков был ответом, и Грид облегченно выдохнул прямо в мои волосы.

Ночь мы провели все вместе — всей семьей, без Данте и Прайда, разумеется. Утром Жадюга дозвонился до Обжоры, и они с Ласт весь день мотались по городу, выбирая нам жилье. Лень и Злюка утащили меня в парк и до вечера — то есть пока Грид не вернулся — не отходили от меня ни на шаг. Меня трясло от любой тени, и только когда знакомые и родные руки обняли меня — я успокоился.
Квартира была маленькой, всего две комнаты — для нас с Жадюгой и для Ласт. Обжора пообещал помогать нам, если что, а Ласт собиралась пойти работать сразу после школы. Наверное, первое время нам будет трудно, но мы справимся. Обязательно.

***
Ночь была теплой и тихой – впрочем, в тепле чужих рук, в плену чужих губ я все равно ничего бы не слышал. Даже если мир начнет распадаться на атомы и молекулы... или на что он там способен распадаться?
– Я люблю тебя, – это единственное, что я слышал и хотел слышать.
Его тело дрожало в моих руках. Кажется, я тоже дрожал, но это меня волновало как-то меньше. Его кожа была соленой под моими губами... как-то даже не знал раньше, что люблю соленое. Очень, очень люблю... доверчиво открытую мне шею, почти скрытые под кожей ключицы, колючие горошины сосков, твердые кубики пресса...
– Энви... что... ты де...
– Беру то, что хочу.
Слов не осталось. Жадюга вряд ли смог бы сказать сейчас что-то внятное – что-нибудь более внятное, чем стоны. Я... ну, мой рот был как бы... занят. Никогда бы не подумал, что можно вот так плавиться от наслаждения, лаская чужую плоть.
Никогда не думал, что такое наслаждение вообще мне доступно.
Гордыня никогда не был таким со мной, он просто заставлял открыть рот и толкался вглубь, не обращая внимания на то, как это чувствую я. Жадюга лежал почти неподвижно, сдерживая себя, и только дрожь в мышцах говорила о том, чего это стоило.
Отрываться от восхитительно твердого и гладкого члена не хотелось, но...
Но, в общем, я хотел намного большего.
Жадюга без слов понял меня, помогая подняться и оседлать его бедра. Его руки обхватили меня, обещая удержать, а я немного неловко пытался подготовить себя пальцами. Обычно это делал Задавака, и еще говорил при этом, что я должен быть ему благодарен — иначе останутся разрывы. И будет куда больнее.
Знать бы только, насколько нужно себя растягивать...
Член Жадюги был еще влажным от моей слюны, но я все же дотянулся до крема для рук – я читал, что это тоже… уменьшает боль. Нанес на твердый, как камень, член и, уже не колеблясь, направил его в себя. И начал опускать на него, медленно, стараясь расслабить все мышцы – если зажиматься, то будет больно и мне, и Гриду. Оказалось все равно больно – возможно, потому, что я давно ничего такого не делал. Но зато это был Жадюга, и осознание, что это его плоть сейчас миллиметр за миллиметром заполняет меня, сделало боль чем-то... незначительным. И неважным.
Мы наконец были вместе. Полностью. Так, как должны быть.
Я обессиленно обмяк на твердой груди, привыкая к распирающему давлению изнутри. Все мышцы дрожали, я был мокрым и слабым, как новорожденный котенок, и я был счастлив, как никто на свете. Жадюга шептал мне что-то, поглаживая ладонями бока, спину, разминая напряженную поясницу и массируя ягодицы. Я извивался в его руках, наслаждаясь ощущением твердой плоти, пульсирующей у меня внутри и потирающей там... все, в общем. Ощущение, будто Грид гладил меня там, и от этого темнело в глазах и хотелось кричать.
Незаметно для себя я начал двигаться, и Жадюга задохнулся, хрипло вскрикивая в такт моим движениям. Это оказалось так здорово – сжимать мышцы, поднимаясь вверх и почти позволяя крупному члену высвободиться, и опускаться вниз, ощущая, как все внутри растягивается, подстраиваясь под восхитительно гладкую плоть. И снова – вверх, крича от избытка ощущений, и вниз, задыхаясь от собственных чувств. И снова – вверх, вверх, вверх...
И упасть вниз, на мокрую от пота и липкую от моего семени грудь, вскрикивая от последних коротких и глубоких толчков внутрь... глубже... еще... еще...
– Я люблю тебя, мой Жадюга.
Ответа я не слышал. Я уже спал. Но... разве я сам не знаю его?

Конечно, жизнь не стала сказочной и сладкой. Оставались еще Данте и Прайд, но нам уже не приходилось часто видеть их. Оставались Врас и Слос, но теперь они относились к нам лучше... иногда я подозревал, что эти двое искали защиту друг в друге так же, как мы с Жадюгой и Ласт. Мне и Ласт еще нужно будет закончить школу, и вообще впереди будет еще много проблем и трудностей.
Жизнь не стала сказочной и сладкой, и вряд ли когда-нибудь станет.
Но... почему-то в последнее время я больше люблю соленое.