Круги своя. Часть без номера.

[society-optimist]

Название: Круги своя
Автор: Shiwasu
Бета: schuhart_red
Фендом: Full Metal Alchemist
Дисклеймер: не принадлежат, не извлекаю
Пейринг: Эд|Ал|Рой|Эд|Рой|Ал|...
Рейтинг: NC-17 (общий)
Жанр: ангст, романс, ангст
Статус: закончен, в процессе бетинга
Предупреждение: чертежные принадлежности
Саммари: безобразие
Размещение: с разрешения - пожалуйста
От автора: Эта глава маленькая... но, пожалуй, одна из самых моих любимых *раздаются крики: "На кол его! Что за барби-сайз?!"* Зато следующая будет откровенно большая. И смачная. Не сердитесь :]

Круги своя. Часть без номера.

Круги своя. Часть без номера.


Альфонс потом только недоуменно спрашивал себя: и чем он думал, когда назначал Рихарду встречу в Эдвардовой библиотеке? Что это было? Неудачная попытка обмануть самого себя? - Хайдрих прекрасно знал, что он и ребенка обмануть не сумеет. Он отлично видел и запомнил взгляд, которым Эдвард посмотрел на Рихарда. Да, Шварцман был мнительным человеком, но посмотри так кто-нибудь на самого Альфонса, он более чем вероятно тоже стал бы побаиваться ходить ночью по улице.
Эд смотрел на него очень тяжело, угрожающе, с непонятным выражением на лице, никак не принятым в цивилизованном обществе, недобро, но в то же самое время так тоскливо, что казалось, сейчас заплачет - все так же, одними глазами. Хайдрих раньше такой взгляд видел только у собак. Собака не умеет разговаривать, она не может тебе ответить - она просто отбегает от тебя в сторону, поджав крючком хвост, а потом разворачивается и смотрит через плечо. И не знает, то ли броситься на тебя и вцепиться зубами, то ли сесть, задрать морду и жалобно, пронзительно завыть от своей собачьей бессловесной тоски.
Как он ругал потом себя за глупость - вместо того, чтобы держать их после этого друг от друга подальше, он опять, причем нарочно, свел их в одном месте.
Эд всегда задерживался допоздна у себя в читальном зале. Да, он постоянно опаздывал по утрам, но ему прощалось, потому что вечерами он всегда уходил самым последним. Ключи от отделения иностранной литературы были у него, поэтому иногда вечером Хайдрих и его знакомые конструкторы этим аккуратно пользовались. Они приходили и без лишнего шума раскладывали свои чертежи где-нибудь между томиков японской поэзии - это, в принципе, не поощрялось, но покуда книги не пропадали и был порядок, остальные библиотекари закрывали на это глаза.
Хайдрих назначил Рихарду встречу на девять.
"Я буду наверху, скажи, пожалуйста, Рихарду, когда он придет".
На что он надеялся? На то, что они встретятся-разговорятся?
В зал иностранной литературы Шварцман так и не пришел.
Альфонс уже в девять чуял недоброе. Он чуял бы это, даже не зная, что Рихард никогда не опаздывает. В девять двадцать он все-таки пошел вниз, к читальному залу.
Если бы Хайдриха и через месяц, и через два, и лет через десять спросили, со скольки до скольки работает читальный зал Мюнхенской муниципальной библиотеки, он без единой запинки бы сообщил, что с девяти до пяти, выходной день - четверг. Эту табличку у входа в читальный зал он запомнил на всю оставшуюся жизнь.
Когда он обратно прикрыл створку двери и несколько минут стоял, глядя на табличку и слушая доносящиеся изнутри скрипы, шорохи и тяжелое дыхание, и думал, как ему уйти от двери по скрипучему библиотечному коридору, вот это "с девяти до пяти, выходной день - четверг" выжгло у него в мозгу как каленым железом. Сначала он уверил себя, что за эти пару секунд, не успев даже открыть пошире дверь, он ничего толком не увидел, но когда он несся домой, прижимая к груди чертежи прямо так, свернутые в трубки, рулонами, а пустой тубус болтался у него на руке - как он ни тряс головой, воображение восстановило всю картину по клеточкам, до мельчайших подробностей. Чертежи он принес домой все измятые.
Они оба сидели в одном мягком библиотечном кресле - Эд к Рихарду лицом, у него на коленях. Элрик с утра одолжил у Альфонса свитер - свитер был черный, с широкой горловиной и велик ему на пару размеров. Когда Хайдрих попробовал что-то сказать про "а не слишком ли это будет…", махнул рукой. Хайдрих как знал - он увидел именно то, чего боялся.
Под свитером у Эда ничего не было, когда он двигался, черная шерстяная ткань крупной вязки сползла, и в вырез показалось золотистое голое плечо. Брюки на нем были тоже черные, узкие, совсем не предназначенные для сидения так, как сидел он - широко разведя колени, босой и полураздетый. Расстегнутый ремень болтался на бедрах, открывая выступающие, округлые бедренные косточки спереди. Когда он сжимал ногами бедра Рихарда, ткань натягивалась на круглых коленях до скрипа, туго. Резинка, удерживающая его хвост лопнула, или ее сдернули, блестящие спутанные волосы текли по его спине сверкающей пшеничной рекой когда он подавался вперед, рассыпались на грубой вязаной ткани.
Альфонс только потом понял, что позади них лежал опрокинутый, весь перекосившийся стеллаж, выплеснувший на пол горы книг, повалены были стулья и сдвинуты столы.
Эдвард держал его крепко, сдавливая одной рукой спинку кресла и притискивая Рихарда к ней собой, сжимая бедра коленями. И Рихарду приходилось двигаться в его ритме, он стонал, ругался чуть слышно, но не останавливался. Его руки лихорадочно бродили у Эда по спине, словно ища, за что уцепиться, тянули свитер вниз, еще сильнее заголяя плечо, сминали ткань в горсть, а потом нашли ладонями живую кожу, гладкий горячий бок с движущимися под тонкой кожей мышцами и крепко, почти отчаянно сжали. Нырнули под свитер выше, к лопатками, задирая его, и тогда среди черного засветилась полоска глянцевой загорелой кожи.
Внезапно Рихард что-то глухо охнул, его руки обхватили Эда уже не ладонями, а целиком, в охапку, за спину, а потом сразу ниже, к пояснице, и без всякого перехода снова ладонями, внутрь, под расстегнутый болтающийся ремень, стискивая за зад и притягивая навстречу бедрами, усаживая на себя плотнее, заставляя еще шире раздвинуть ноги. Когда Эд прижался к нему совсем крепко, складки ткани под его согнутыми коленями прорисовались резче и стали двигаться вместе с ним, он потерся раз, другой, а потом выгнулся и уже не сдерживаясь простонал "Твою же ма-а-ать…". Ровно подстриженные снизу волосы полоснули его почти по пояснице, когда он закинул назад голову и отпустил спинку кресла. Другой его локоть ритмично двигался, сжимая что-то внизу. Свободной рукой он лихорадочно нашарил руку Рихарда, стиснул, притянул и положил его ладонь себе на голый живот, под черный свитер, и повел ею вверх, до самой груди, чтобы пальцы задели напряженный сосок. Когда рука того непроизвольно сжалась, видно было, как у Эда дрожь пошла по всему телу. Ему нравилось, он хотел, он стонал что-то, снова сомкнув губы, не прекращая двигаться. Шварцман выругался почти во весь голос - его рука сама опустилась, тронув пальцами Эдов живот, вниз, туда, в горячую тесноту между ними, и затянутые в черное бедра толкнулись навстречу, когда он тоже вытащил его возбужденную горячую плоть из расстегнутых брюк и сжал. Эд весь содрогнулся, сгибаясь вперед и почти в спинку кресла, прижавшись лбом, мучительно простонал: "Господи, полковник…"
С пяти до девяти, выходной день - четверг.
Хайдрих весь оцепенел, он боялся и шаг сделать - каждая половица в старом паркете визжала, словно наступаешь на хвост кошке, он не знал, как ему отсюда исчезнуть, как хотя бы отойти подальше от двери. А сквозь панику пробивался монотонный скрип мягкого кресла, возня, шум дыхания и хриплое, сбивающееся на шепот: " В щеку… поцеловал… черт бы тебя… ты ведь меня так тогда и не… черт… полковник… трахни меня… Рой… пожалуйста… забери меня домой…".
Он тряс головой, когда бежал по улице, пытался вытряхнуть это из ушей, но слова точно прилипли к нему, каждое. Хайдрих сглатывал, чувствуя, как звук хриплого, будто сорванного голоса Эдварда прирастает к нему и впитывается, согревает внутри, как влажное дыхание прямо в ухо, и растворяется в мозгу чем-то сладким и ядовитым. Альфонс зажмуривался, тряс головой, отчаянно мотал, сам уже едва не переходя на бег, в боку начало колоть, но картинка въелась в сетчатку, как чернила в кожу, и под закрытыми веками только вспыхивала четче.
Он прибежал домой, повключал везде свет, разулся, посмотрел наконец, что он принес домой вместо чертежей и чертыхнулся - свернутые листы ватмана были все смяты, будто изжеваны. Так и кинул на столе, не стал ничего разбирать, не стал даже выключать за собой свет в коридоре, ушел на кухню.
Там ему захотелось кофе. Никогда в жизни ему не хотелось кофе, он вообще не понимал, в чем его суть, поэтому весь кофе в доме был Эдвардовский. Хайдрих вспомнил про это и чуть не выронил банку, которую держали те же руки, что… Короче, он не видел, что они там делали. Он хотел Эдвардовского кофе. Понятия не имел, как его варить - насыпал несколько ложек, рука дрожала, просыпал половину, смахнул прямо на пол, долил в турку воды на глаз и поставил кипятить. Ушел, попытался разгладить чертежи - бесполезно, все придется перечерчивать заново, потому что осталось от них черте что. Кофе убежал - полезла густая коричневая пена и затушила горелку. Хайдрих попробовал, что получилось - выплюнул обратно. Сахар тоже не помог, поэтому он прямо из турки вместе с гущей вылил жижу в раковину, заляпав белый фаянс густыми коричневыми брызгами, стал смывать - бросил. Ушел в гостиную - вернулся, плеснул себе чуть теплой кипяченой воды в кружку, снова ушел.
Так он нервно ходил по дому еще с час, испортил пару карандашей, линейку и циркуль. Карандаши он точил и ломал, точил и ломал, выпрямлял линейку наждаком, пока она не стала вся волнистая, винт от циркуля выронил и потерял вместе с иглой, в руках у него осталась ножка с грифелем и неразбери что. Потом он просто сел и чертил на листе какую-то совершенно бессмысленную, кособокую ересь, пока не пришел Эдвард.
Его шаги двинулись в кухню, банка с кофе, стукнув, встала на место, закрылся шкафчик, где она стояла. Брякнула неубранная турка, вода зашумела и скоро затихла, шаги направились к Хайдриховой комнате. За его спиной дверь отворилась, тихо скрипнув.
-Привет.
-Привет.
-Как дела?
-Хорошо.
-Я хотел спросить, можно я оставлю себе твой свитер?
Хайдрих вел очередную бессмысленную линию и с ужасом видел, как рука вырисовывает его собственную почти предынфарктную кардиограмму.
Свитер…
-Да, оставь.
-Спасибо.
Дверь закрылась.
Ту-дух.
Дверь открылась.
-Забыл.
Он подошел к столу, и Хайдрих так резко скосил взгляд, что какие-то жилки в глазу чуть не надорвались от внезапного напряжения. Он положил ему что-то на стол - Рихардову серую папку с тесемками.
Кровь была уже отмыта, видимо, пока он мыл турку, но костяшки у него были ободранные, с еще свежими лоскутками розовой кожи, кое-где сочилась сукровица. Брюки, свитер - Альфонс спал в этом свитере! - несколько незамеченных, а потому не смытых капелек крови на шее, ссадина на подбородке, которую снизу было видно очень хорошо - и взгляд Альфонса метнулся в сторону.
-Это тебе, от Рихарда, - Хайдрих сглотнул, глядя на папку. - Он просил передать, что на ярмарку он не едет, - Альфонс все так же сидел, положив руки на колени, и тупо смотрел на серый картон и завязанные тугим узлом тесемки. Голос у Эдварда был такой спокойный, словно он разговаривал сам с собой. - Вернее, он не просил, он очень громко орал перед тем, как хлопнуть дверью, - Хайдрих как-то заторможенно повел взглядом в его сторону, Эд буднично отозвался, - Нет, если ты об этом, до дела не дошло, хотя было к тому близко. Я кончил, а потом чуть не убил его, а он чуть не убил меня. Кажется, я даже что-то ему сломал, - он стоял близко, до ощущения тепла у локтя. - Знаешь, это было как во сне - мне часто снилось, как мы с ним трахаемся, а потом деремся. Хотя на самом деле такого никогда не было. Правда, во сне я иногда сворачивал ему шею, а потом просыпался и жалел, - он улыбнулся, - Желание почти исполнилось, - он тронул Альфонса за плечо, развернулся и вышел.
Дверь закрылась.
Ту-дух, ту-…
Дверь открылась.
У Хайдриха на плече еще не зажило его прикосновение, а спину опять окатило теплом, почти как по недавнему ожогу. Оно забралось под одежду и въедалось в поры кожи, а затем глубже, в мышцы, между волокнами, внутрь, до самой кости.
Он стоял и смотрел на фантастический чертежный бред, по которому Хайдрих уже часа два бездумно водил карандашом туда-сюда, и, кажется, понял, что тот пытался изобразить, хотя уже сам Альфонс не имел об этом ни малейшего понятия.
Карандаш выскользнул у него из пальцев, как рыбка. Эд прямо на его глазах поддернул рукав черного свитера до локтя и перегнулся ему через плечо. Рейсфедер лег Хайдриху в левую руку - сжимать его в пальцах оказалось так же невозможно и нелепо, как идти по канату, ни за что не держась. Рука Эдварда легла сверху и уверенно взяла его неуклюжие, чужие пальцы, как музыкальный инструмент
-Расслабь…
Он утопал в его тепле, как в душном, роскошном меховом манто - его грудь на плечах, затылке, его волосы на шее и возле щеки, как занавес, прядь скользнула за воротник, его шепот на виске, рука крепко держит его руку, приподнимает над столом.
По белой бумаге потянулась черная линия туши, медленно фантастически уверенно. Тянется и тянется, идеально ровная, почти неотвратимая. Он не мог оторвать от нее глаз, чтобы перевести на руку Эдварда. Он просто кистью - кожей, костями чувствовал, что она тяжелая и сильная. Если он сожмет пальцы, его, Хайдриха, рука скорее всего хрупнет у него в ладони, как твердое зеленое яблоко.
Он не уловил точку, на которой рейсфедер невесомо оторвался от бумаги, и линия оборвалась. Руку Хайдриха передвинули чуть ниже, чуть ближе к груди, чуть больше похоже на объятие. Точка соприкосновения - и так же бесконечно, неторопливо и уверенно тянется вторая линия, параллельная. Альфонс боялся дышать. Ни единой погрешности. Никогда не встретятся.
Тихий, медленный, теплый выдох в ухо.
-Час назад подул фён. Ты заметил?
-Нет.
-Расскажи мне, откуда он берется, - Альфонс чувствовал, что его руку снова приподнимают, и замер. - Говори, не бойся. Можешь шепотом…
Хайдрих точно во сне смотрел, как его рука движется так, как не двигалась никогда в жизни - медленно описывая полный, идеально ровный круг. Их движение целиком осталось на бумаге. Он видел, как чернила быстро подсыхают, и ему казалось, что сейчас, если попробовать, его палец мог бы пройти сквозь ладонь, а сам он мог бы оторваться от земли.
-Фён… ветер, который дует с Альп, - прошептал он, - Это холодный воздух высоко с гор спускается по долине, и нагревается, поэтому он такой теплый и сухой. Он дует ровно и постоянно, без порывов… Недолго, наверное, завтра его уже не будет… когда он дует… в такие дни… все чувствуют себя… странно.
-Едет крыша?
-Едет…
Эдвард, все так же не отпуская его пальцы, провел носом по прядкам волос у него на шее, поцеловал, теплее и ниже, почти под воротником рубашки.
-Она едет не от фёна, - его пальцы снова сжали покрепче, приподняли и перенесли на чистую полосу бумаги сверху, не занятую ничем. - Мне один человек сказал, что нельзя сойти с ума за час, - короткая вертикальная палочка, отрыв, а потом легкое касание, точка над палочкой, медленно, - Такого не бывает, - справа рядом полуокружность, обращенная дугой влево, - Он говорил, с ума сходят постепенно. Это сидит в тебе, никто не знает, с какого момента, ты сам можешь о нем не знать. Но если ты начал думать о нем - оно уже есть в тебе, сумасшествие, сидит внутри, - рядом еще две короткие вертикальные палочки, соединенные горизонтальной. Альфонс вдруг понял, что это буквы. Они сложились в слово. "Я". - И ты начинаешь думать об этом постоянно, ты просыпаешься от этого по ночам. С ума сходят медленно, день за днем, понемножку, - он двигал руку Альфонса так же плавно и мерно, и каждая буква для того становилась откровением: одна, вторая, третья, четвертая. "Х-о-ч-у". - У каждого что-то свое: поступок, ложь или человек… Каждый сходит с ума по-своему, - "Т-е-б-я"*, - но все делают это медленно, - он поцеловал его в макушку, в волосы, - Понимаешь? Ал?
Его рука разжала Хайдриху пальцы, рейсфедер упал на белую бумагу и выронил из себя растерянную, неуклюжую черную каплю. Эд накрыл его ладонь своей, раздвинул ему пальцы и вложил между ними свои, сжал, чтобы они соприкоснулись вплотную, чтобы дотронуться до нежной кожи с внутренней стороны. Шершавый язык прошел по открытому, уязвимому месту пониже уха, обжигая нервы там, где касался, влажный след за ним тут же остывал и холодил кожу.
"…Ал… иди ко мне... Ал..."
Глаза Хайдриха остановились внутри идеальной, нарисованной черным окружности. Ему казалось, что внутри нее он сам. Он не знал, чего бы он не отдал за то, чтобы его тоже настолько сильно хотели. Прижиматься к чужому счастью оказалось больно. Он не мог ничем помочь.
-Эдвард, не надо… Его здесь нет.
Губы на его шее замерли, и дрожь от них прокатилась до самых пальцев, сжимавших его ладонь.
-Не надо… пожалуйста…
Альфонс взял его другой ладонью за второе запястье, холодное, твердое, и обнял себя его руками. Губы исчезли, на его плечо, там, где оно соединяется с шеей, опустился горячий влажный лоб.
-Это все фён, Эдвард… Просто… это все фён…
Вдруг обе руки его крепко обняли и прижали к себе. Альфонс услышал тихое: "Спасибо…". Эд повернул лицо, прижался к его плечу щекой и тихо сказал:
-Прости… Я устал. Я очень давно… я очень хочу домой…



* Ich will dich - я хочу тебя (нем.) (Поэтому в слове "я" три буквы:] )