Круги своя. Часть 9. Два года спустя

[society-optimist]

Извиняюсь, что так долго) Зато, надеюсь, все предыдущее хорошенько улеглось;]



Название: Круги своя
Автор: Shiwasu
Бета: schuhart_red
Фендом: Full Metal Alchemist
Дисклеймер: не принадлежат, не извлекаю
Пейринг: Эд|Ал|Рой|Эд|Рой|Ал|...
Рейтинг: NC-17 (общий)
Жанр: ангст, романс, ангст
Статус: закончен, в процессе бетинга
Предупреждение: спокойно, ладно? только спокойно :]
Саммари: два года спустя
Размещение: с разрешения - пожалуйста
От автора: когда будете читать первые абзацы - просто забудьте о том, что это писал более-менее интеллигентный человек

Круги своя. Часть 9. Два года спустя

Круги своя. Часть 9. Два года спустя.



Кабинет заливал электрический свет. Неживой и очень яркий, он слепил глаза и обострял слух, прорисовывал каждый звук, от него каждый шорох как будто прикасался прямо к коже.
Рой слышал, как тихо и мерно жужжит лампа, как шерстяная ткань трется о кожу, слышал прикосновения всех ее ворсинок. Слышал чужое дыхание, ритмичное, трудное, и чувствовал его. Чуть теплое. Носом. Слышал каждый звук, влажный, жадный. Ощущал. Упругий подвижный язык и шершавое мягкое небо. Горячо. Дальше, уже, в горло. Горячо до дрожи во всем теле.
Дрожь вверх - дрожь вниз, все волнами приподнимается и опадает в пустоту в животе, екает, скрючиваются пальцы, непроизвольно сокращаются мышцы груди. Как на качелях, только быстрее. И еще быстрее. И еще, до сладких судорог по всему телу, до выгнутой поясницы, до хриплого, утробного крика.
Дыша вместе с ним, Рой опустил глаза. В свете лампы он видел каждый пшенично-золотой волосок на его макушке, каждую ресницу - все кукольные, отогнутые, такие длиннющие, что даже страшно, маленький нос и прозрачные, бруснично-алые губы, влажные от слюны. Он сосал, все так же, словно ледышку в жару, жадно, с наслаждением облизывая, проводя широким языком снизу вверх, ловя губами головку, а потом снова заглатывал глубоко, плотно прижимая языком к небу, до самого горла. Из Роя вышибало дыхание - толчком, еще, дальше, и напрочь.
"Не может быть, - думал он, глазами и кожей ловя каждое его движение, пытаясь запомнить даже как лежали складки черной ткани куртки у него на плечах, уловить каждый звук, сосчитать все выдохи. - Наверное, он думает, что это мороженое"
Рою стало стыдно, горчично-горячая волна окатила низ живота. Ведь ребенок, наверное, не знает, что делает… Неужели, не видит?
Элрик выпустил член изо рта, ласково посмотрел на него, потерся щекой и принялся с наслаждением вылизывать, как кошка, придерживая ладонью, потом спустился еще ниже и принялся лизать его яйца, прихватывая их ртом и посасывая, глядя снизу пьяными, лукавыми, блестящими глазами. С шипением втянув воздух через зубы, Рой вцепился руками в подлокотники кресла и даже чуть приподнялся. У него уже что-то стронулось и поехало в голове. Он вдруг понял, что вокруг, во всем здании никого нет, наконец-то можно сделать с ним все, что угодно. Эд смотрел на него снизу, лизал и улыбался. Полковник отчетливо увидел, что Эд знает, о чем он сейчас подумал. Рой плюнул на все: просто положил ладонь ему на голову, крепко сжал, как давным-давно еще хотел, а на другую руку намотал его волосы в пару оборотов. Мальчишка промычал что-то бессмысленное - ему явно понравилось.
"Ах ты маленькая сука" - почему-то подумал Рой с безотчетной нежностью.
Барышни обычно боялись поднимать глаза - им было стыдно, и еще не хотелось выглядеть глупо с членом во рту. Этот не боялся ничего - смотрел пристально, дурными, насмешливыми глазами и сжимал его яйца так по-хозяйски, сильно и ласково, что Рой ощущал, как у него от возбуждения лопаются мелкие сосуды в мозгу, а отдача поднимает дыбом волосы по всему телу. Маленькая несовершеннолетняя блядь.
Элрик ухмыльнулся, когда почувствовал, как рука тянет его вперед за намотанную на кисть косу, и с удовольствием взял глубже. Орал он обычно громко, глотка была тугая, тренированная и такая горячая, что полковник почти согнулся пополам, сам не поняв, что за слова выдохнул через ощеренные зубы. Первая волна ударила ему снизу прямо в основание черепа.
Мальчишка почувствовал - снова поднял на него горящие, как две золотые пуговицы, глаза и заулыбался, словно издеваясь. "Да к черту, - подумал Рой, - да к черту даже зубы. Пусть хоть подавится". Он вцепился в него обеими руками и натянул на себя так сильно - раз, другой, третий, - что его голова моталась на тонкой загорелой шее, невесомая золотая прядь выбилась из косы и упала ему на нос. Он уже вряд ли был всем доволен, но полковник понял, что и не подумает остановиться, пока не кончит ему прямо в горло, чтобы он наглотался от души. Он чувствовал его рот каждым миллиметром - когда-то такой нежный, замирающе робкий, потом сжатый, упрямый, кусачий, а теперь такой податливо раскрытый, жадный и влажный. "О, к черту, - лихорадочно думал Рой, глядя прямо в его все еще внимательные и насмешливые глаза. - Маленькая ты сволочь… сколько же можно…"
Он никогда ему не скажет, что ощущает счастье в каждой клетке тела просто когда он так на него смотрит и хмурится. Сейчас он кончит ему на язык и если не умрет от разрыва сердца, то просто втащит его к себе на колени, обхватит вот так и больше никогда не отпустит
Посередине кабинета стояли лейтенант Хоукай и Фарман. По лицу лейтенанта как всегда ничего невозможно было понять, но Рой автоматически понадеялся, что говорил сейчас все это не вслух. И про "маленькую блядь" тоже.
-Разрешите обратиться, - обратился Фарман. Его лицо тоже оставалось невозмутимым, и Рой даже поперхнулся дыханием. Волны удовольствия все накатывали и накатывали, Эд у него под столом в этот самый момент натирал языком какую-то особенно чувствительную впадинку, полковник уже не мог сидеть ровно, а эти нашли время. Но кажется, никого, кроме Роя, ситуация не смущала.
-Экхм, - попробовал он отозваться как можно солиднее, одновременно соображая, что лучше - заставить Эда прекратить или делать вид, что все так и задумано. Остановился на последнем, потому что чувствовал, как его язык методично лижет головку, и понимал, что прекратить уже не сможет, хотя перспектива кончить на глазах у своих подчиненных вызывала холодную пустоту ужаса в животе.
-Позвольте сообщить, что я отбываю на службу в Бриггс, на драхмийскую границу, - сообщил Фарман каким-то нелепым завывающим голосом, как плохой актер в низкопробной радиопостановке. - На службу направиться позвольте.
"Направьтесь, извольте" - уже чуть было не выдал полковник, и вдруг у него стукнуло сердце, как будто на мгновение подвиснув в пустоте.
-Стойте, Фарман, - быстро проговорил он. - Поездка отменяется, ни в какой Бриггс Вы служить не едете.
-Я ненадолго, - невозмутимо успокоил Фарман, отдал честь и двинулся к двери. Рой вздрогнул. Что за черт…
-Прапорщик Фарман, Вы слышали меня? Это приказ - отставить поездку на границу. Вы остаетесь здесь.
-Я ненадолго, - снова терпеливо и по-домашнему мягко пояснил Фарман, увещевая его, как неразумного мальчика. Его немолодое сухое лицо выражало ласковое недоумение. И тут Рою вдруг стало страшно.
-Фарман, послушайте меня внимательно, - четко и как можно более убедительно и доходчиво заговорил он, - я не шучу. Оставайтесь здесь, это приказ. Поверьте мне, я знаю, что говорю. Вам ни в коем случае нельзя туда ехать.
-Я ненадолго и скоро вернусь, - мягко ответил Фарман, будто прощаясь, и открыл дверь.
-Прапорщик Фарман! - заорал Рой в отчаянии. - Стоять! Я прикажу Вас разжаловать! Стойте! Немедленно остановитесь, прапорщик Фарман! Я сказал, Вы не едете ни в какой Бриггс, Вас убьют там, понимаете Вы или нет?! Там всех… - он осекся и похолодел.
Сейчас позвонит майор Армстронг, который тоже еще не знает.
Рой хотел было броситься за Фарманом и приволочь его обратно, если надо, так и силой, и оглушенного, и бессознательного, но живого, приволочь, не пустить. Но было нельзя, потому что сейчас зазвонит телефон, и трубку не взять нельзя, и…
Звонок чуть не разорвал ему барабанные перепонки. Не успел.
-Дьявол, - одними губами выговорил Рой и поднял трубку. Она была тяжеленная и холодная, словно из цельного куска гранита. - Да…
В трубке шумело и перестукивало, и почему-то покачивалось.
-Мустанг-доно? - пробасил на том конце густой и как всегда исполненный чувства голос Алекса Луи Армстронга. - Это…
-Я узнал Вас, майор, - коротко и безнадежно выговорил Рой. - У меня тоже есть для Вас одна новость… плохая, - слыша, как майор на том конце замер, он закрыл глаза. - Сегодня Ваша сестра, генерал-лейтенант Оливия Армстронг, была убита. Крепость Бриггс подверглась нападению Драхмы сегодня ночью. Выживших нет.
Он слышал, как майор ахнул, несколько долгих секунд тишины, потом Армстронг прошептал: "Простите…" и повесил трубку.
Рой опустил свою трубку на рычаг и замер, так и не отрывая глаз и не убирая с холодной пластмассы руки. Когда через несколько секунд аппарат задребезжал снова, он почувствовал это голой ладонью.
-Да? - ответил он.
-Простите меня, - снова послышался еле слышный из-за нарастающего перестука колес голос майора. - Я забыл сообщить… Я звонил, чтобы сказать… Братья Элрики сегодня вернулись.
-Я… - начал Рой и осекся. Он хотел сказать "Я знаю", но внезапно понял, что больше не чувствует теплоты мягкой макушки под второй своей ладонью и сильно вздрогнул…

Рой проснулся резко, едва не вскрикнув, больно ударившись дернувшейся рукой о железный край столика, и заморгал. Его мягко покачивало, перестук колес больше не давил и не нарастал со всех сторон, как будто чуть отодвинувшись. Яркое морозное солнце уже не било ему в глаза, как когда он засыпал. Рой отвернулся к окну, чтобы заодно и спрятать от остальных пассажиров несолидно очумелое спросонья лицо, и тупо пытался понять, сколько он проспал. Видимо, несколько часов, потому что тело затекло от сидения в одном положении, колени побаливали, а в ботинки будто насыпало мелких иголочек.
Поезд несся вперед на полной скорости. Леса уже кончились, теперь за окном тянулись бесконечные поля - уже нагие, просторные и ясно-холодные. Их тусклое зябкое золото перетекало дальше в зеленевато-коричневый, а еще вдаль, к горизонту, растворялось в сизой сумрачной дали. Рой вытащил из кармана часы. Обе стрелки висели почти вертикально вниз - половина шестого. Рой звонко защелкнул золотую крышку, убрал часы поглубже в карман - ну, так и есть, стоит так, что и пошевелиться ненароком больно, - одернул полы мундира вниз и устроился поудобнее, томно глядя в окно на проплывающие пейзажи. Можно было еще понежиться в мягком кресле два часа, наблюдая, как за окном медленно смеркается, как начинают зажигаться мириады огоньков в темнеющей дали.
И приснится же…
-Желаете чего-нибудь? - мягко спросил женский голос. Перед Роем стояла женщина-проводник - приятное зрелое лицо с румяной матовой кожей, короткие светлые волосы подколоты вверх, яркая фирменная косыночка элегантно повязана набок на шее.
-Будьте добры, светлого рома, - попросил Рой. Он разлюбил кофе. Женщина любезно кивнула и ушла.
Рой снова со скучающим видом стал глядеть в окно, представляя себе, как будет пить ром. Пряный, ласкающий горло и кончик языка, оставляющий жгучее карамельное послевкусие. Чем медленнее пьешь - тем быстрее пьянеешь, это рассказал ему главный хирург их военного госпиталя. Он объяснил, что во рту много кровеносных сосудов, очень близко подходящих к поверхности через слизистые. Если не глотать сразу, а смаковать напиток, неторопливо, как бы обкатывая вкус, то алкоголь начинает всасываться еще во рту, в сосуды под языком, именно там, куда обычно кладут таблетки, и попадает сразу в большой круг кровообращения. Так странно совпало - Рою было уже тридцать четыре года, а он никогда не задумывался о такой мелочи, как какие-то сосуды под языком. Не знал, что всасываясь во рту, алкоголь сразу попадает в большой круг кровообращения. А тут вдруг узнал - в день, когда кончилась война, и госпиталь выставил привезенные впрок запасы медицинского спирта. Смаковать убийственный медицинский спирт в компании веселых, уже пьяных врачей, радостных раненых, орущих патриотические песни рядовых и плачущих от счастья офицеров, не глотая этот спирт сразу, а давая всем градусам впитаться в эти пресловутые сосуды под языком было такой чушью… Но тогда это казалось счастьем.
Скоро начнет темнеть - поезд приедет в Централ в самое его нелюбимое время суток. Сумерки. Уже не день, но еще не ночь. Все вокруг становится контрастным до рези в глазах, дома и деревья как литография, отпечатанная на еще светящемся голубоватым фосфором небе. Полковник находил это очень красивым. Но любить не мог. В это время суток он всегда испытывал иррациональную тревогу, и даже иногда сильную, необъяснимую, тянущую все внутри тоску.
Пассажиры дремали или негромко разговаривали. Правая сторона вагона была занята военными, левая - штатскими. Военных было немного, поэтому бронировать отдельный вагон не сочли нужным. Так было даже спокойнее - всем вместе. Рой оглядел вагон, ни на чем не задерживаясь глазами, опять отвел взгляд в окно и невесело улыбнулся. Поправка: разговаривает левая сторона, штатские. Справа за исключением одного пишущего что-то, наверное, письмо, лейтенантика и его, Роя, все спали. Штатские поглядывали на них с заботой и разговаривали тихо. Молодая женщина негромким, серьезным голосом успокаивала двух непоседливых детей: "Тише… Видите, дяди-солдаты устали. Они воевали, а теперь хотят спать. Чш-ш-ш…" Девочка и мальчик тоже серьезно примолкали, но через пару минут опять начинали ерзать, что-то оглушительным шепотом спрашивать и порываться сделать какое-нибудь доброе дело. "Мама, мама, - дергала мать за подол девочка, темненькая, большеглазая, диво какая хорошенькая, - давай принесем солдатикам одеяло!"
Рой сглотнул и подумал, что неплохо бы, чтобы ром поскорей принесли.
Четыре месяца назад чего бы он сам только не отдал за одеяло. Четыре месяца назад война наконец-то кончилась. Она длилась четыреста сорок три дня. Длилась каждый из них, с утра и до следующего утра. Не с девяти до шести, когда ты точно знаешь, что имеешь право на еду и на сон. И ночью была война, и в полдень была война, без обеда и без выходных, постоянно.
Война с Драхмой.
Она началась в тот же день, когда вернулись Альфонс и Эдвард. Рой чувствовал, что тут есть какая-то ирония. Не понимал только, в чем и над кем. Их не было восемь месяцев. Они вернулись, и началась война.
Первые четыре раза Рой открывал Врата сам. Майор Армстронг стоял чуть позади, сложив за спиной руки и едва не мурлыкая себе под нос, и полковник не мог на него сердиться за то, что он не смотрит по сторонам. Он отлично знал, про что тот думает - как сгребет обоих братьев, Эда в левую, Ала в правую руку, и будет их обнимать и кружить над полом, громогласными восклицаниями про братскую любовь перекрывая их полузадушенные вопли. Рой старался не думать о том, что бы он хотел сделать сам, и просто ждал. Ждал
Через месяц еще ждал. Потом через месяц еще. И еще. Он до трясучки ненавидел просыпаться в это чертово третье воскресенье. В этот день он не жил. Он ждал.
На пятый раз в третье воскресенье месяца он проснулся далеко от Централа. К тому времени стало совершенно очевидно, прямолинейно и ужасающе безвыходно ясно, к чему правительство клонит все дело. В третью субботу месяца было официально объявлено, что налет на Столицу и Лиор был совершен Драхмой. В последовавшее за той субботой воскресенье полковнику было крайне не до Врат и не до чего еще, майор был послан в подземелье в сопровождении лейтенанта Бреды. Снова никто не пришел.
Армия забурлила, загудела, как готовящийся, собирающийся в единое целое улей. Рой развернул отчаянную деятельность. Он отчаянно бился в стену, дергая за все ниточки, которые держал, и чем дальше - тем отчетливее понимал, что паутинкой пытается сдвинуть камень. Высшие чины как не хотели прислушиваться, так и не прислушивались, показания Роя, Чески, Уинри и прочих игнорировались в упор. Правительство все уже решило и было глухо. Через пару недель Рой окончательно понял, что опоздал. Армейская машина заворочалась и стала набирать ход. Тормозить ее было уже поздно и бесполезно. Умней было готовиться к войне.
На шестое воскресенье тоже никто не появился.
Рой действовал уже в другом направлении, выжимая из ситуации все, что только мог выжать. Прапорщик Фарман перевелся на службу в Бриггс, на границу, для добычи информации, люди со всех штабов докладывали Рою обстановку. Докладывали ему, фактическому старшему лейтенанту. Докладывали о том, что жернова завертелись. Аместрис стягивал силы, и для соседних стран это было уже очевидно. Это было очевидно и для Драхмы.
Мужчины в барах заговорили о войне, женщины в магазинах опасливо и неуверенно, не желая, собственно, слышать ответ, спрашивали друг друга: "Вы слышали?.. Говорят, будет война… Неужели?" - и испуганно прикрывали кончиками пальцев губы. Семьи начали эмигрировать из страны. Рой стал плохо спать ночами.
На седьмое воскресенье он открыл Врата сам и устало присел рядом. Седьмой раз. Дьявол, куда вы теперь вернетесь… И все равно, вернитесь.
Вернитесь.
Никто не появился.
А ровно через месяц, в третье воскресенье августа, не дожидаясь объявления войны, Драхма сама нарушила пакт о ненападении.
Крепость Бриггс на границе с Аместрис была атакована и частью взорвана. Драхмийцы напали внезапно, тихо, и пробились. С трудом, но пробились. К утру в крепости не осталось ни одного живого аместрисца, кроме ценных инженеров и особо важных членов офицерского состава. Получив от них все интересующие сведения, вырезали и их. Погибли абсолютно все. Включая и генерал-лейтенанта Оливию Армстронг, которая до последнего пыталась защитить своих людей, и прапорщика Фармана. Граница была захвачена. Через четыре часа Аместрис официально объявил, что находится в состоянии войны с Драхмой. А ночью, после полуночи в Штабе Ист-Сити зазвонил телефон.
-Лейтенант Мустанг! Звонок из Централа!
Рой до сих пор помнит, какая гранитно-тяжелая была в его руке трубка. Как надеялся, что майор уже знает. Майор пробыл в подземелье и ничего толком не знал. Помнит, как сказал ему, что его старшая сестра убита, что началась война. А в ответ услышал тихое: "Братья Элрики вернулись…"
После смерти Маэса ему впервые захотелось заплакать. Уже в конце войны, сидя у постели раненного осколком майора, он наконец сказал ему спасибо за все. И все-таки заплакал, кажется.
После трех месяцев войны на передовой Рой был все еще жив, более того, жив в чине майора, - после правительственных реформ процедура назначения очень сильно упростилась.
Тогда он впервые поговорил с Эдом по телефону. Он попал на него совершенно случайно - Элрики были в Штабе, когда он звонил по поводу своего назначения. Эда к телефону позвала все еще работавшая там Ческа.
-Где ты? - без всякого приветствия спросил низкий хрипловатый голос.
"Это кто такой маленький, что поместится и в бардачке?!"
Рой вздрогнул сильнее, чем от взрыва. К взрывам он привык. А этот голос не слышал два года. Потом несколько фраз. А потом еще год. Эд говорил с ним на "ты".
-В Бриггсе, - коротко ответил полковник. В трубке что-то резко хрустнуло, застучало, из-за шума вокруг Рой так и не понял, что.
-Ясно, - Эд говорил четко и почти без эмоций. - Нас восстановили в звании Государственных алхимиков. Мы скоро будем у тебя.
Рой сглотнул и, как ему самому показалось, как-то робко, почти испуганно спросил:
-Зачем?
-Мне нужен Философский камень, - коротко ответил Эд и умолк. Рой прикрыл на мгновение веки и приложил ко лбу перемотанную марлей ладонь, которую разодрал о какую-то проволоку несколько дней назад. Он думал, не слыша плохо различимого в звуках далекой стрельбы: "Майор Мустанг! Майор, Вы нам нужны, заканчивайте разговор!"
-Как Альфонс? - спросил он наконец.
-Он умирает, - так же просто отозвался Эд.
В трубке звонко щелкнуло.
Полковник автоматически хотел переспросить. И не стал. Он отчетливо, сразу, со всей ясностью понял, что Стальной перегорел.
Понял, что Эд успел сойти с ума от этой мысли несколько раз, снова и снова, пока наконец что-то не вспыхнуло и не истлело у него внутри, как предохранитель, как серная головка спички. Он стал спокоен. Он привык к этой мысли. Голова у него стала ясной и холодной. И теперь он наконец был готов убивать. Уничтожить за брата кого угодно.
-Ал заболел в том мире туберкулезом. У нас этой болезни нет. Он уже кашляет кровью, от него почти ничего не осталось, - он говорил ровно и как-то бездумно. - Через неделю мы будем у тебя, в Бриггсе. Мне нужен Камень, полковник.
-Приезжайте, - так же бездумно отозвался Рой и, спохватившись, успел добавить, пока он, так же не прощаясь, не повесил трубку. - Как ты?
В трубке повисла пауза, потом хриплый Эдов голос тихо, недружелюбно, без всякого намека на шутку сказал:
-Приеду - изобью тебя до полусмерти. Еще раз прикоснешься к нему - убью.
Слушая короткие гудки, Рой подумал, что в чем-то его даже понимает…
-Ваш ром, майор, прошу прощения за ожидание.
Полковник вынырнул из воспоминаний. Кажется, за окном еще чуть-чуть потемнело.
Проводница положила перед Роем свежую белую салфетку, сняла с подноса круглый стакан из толстого стекла, налитый почти на треть.
-Спасибо, - сказал Рой. И не услышал собственного голоса.
Весь мир вдруг накрылся оглушительным, исполинским ревом паровозного гудка. Он визжал, как забиваемое насмерть животное, спящий напротив лейтенант буквально взвился на ноги, как пружина, распахнув синие, со спазматически сжавшимися зрачками, еще бессмысленные глаза, рука дернулась к оружию. Поезд будто врезался в какое-то препятствие на полном ходу - машинист ударил по тормозам, вагон болтнуло и потащило. Рой только успел увидеть, как из пальцев пошатнувшейся проводницы выскальзывает стакан и ударяется об стол, янтарная жидкость выплескивается из него веером на салфетку и столик, успев блеснуть в уходящем солнечном свете...

-------

…Ал проснулся.
Увидев прямо перед собой приборную доску автомобиля, он испуганно обернулся. Никого. Это надо же, никого…
Ал судорожно сглотнул и опустил глаза: у него на коленях ко всему прочему еще и лежал его собственный плащ, так что даже сиди Хавок все еще за рулем, вряд ли он что-то заметил бы. Ну, если конечно только Ал не извивался и не орал во сне: "Да! Трахни меня сильнее, братик!".
Он протер глаза и поерзал. Так, дышать, дышать, можно открыть окошко, посмотреть, сколько времени, сейчас все само собой уляжется. На часах было десять минут девятого. Ал сонно поморгал, потом поднес часы к уху, послушать, идут ли. Четкое дробное тиканье сообщило, что да, идут. Несколько секунд он сидел, приложив к уху гладкую прохладную серебряную крышку и глядя в окно. Сон отлетел, мысли переключились в другую сторону - Аловы брови поползли к переносице, хмурясь от какого-то нехорошего чувства, возникшего из ниоткуда и поселившегося в животе.
Поезд должен был прибыть в половину восьмого.
Щелкнула дверца:
-Д-доброе утро, - запахнув пальто, Хавок опустился на сиденье. - Т-точнее, вечер. Хорошо п-поспал?
-Да, спасибо, - Ал автоматически улыбнулся. - Вам стоило меня разбудить. Майор, а что, поезд еще не пришел?
Хавок забарабанил крепкими сухими пальцами по рулю и отрицательно и как-то кривовато мотнул головой.
-Нету п-поезда. Я узнавал у б-барышни, она говорит, опаздывает, где-то на час.
-Что-то случилось?
-Непонятно, - Хавок помолчал, потом, как будто припомнив, кинул на него хитроватый взгляд. - Что снилось, ш-шеф? Я уходил - ты п-прямо улыбался.
-Ничего особенного, я плохо запомнил, - Ал смущенно улыбнулся и умолк. Краснеть он уже несколько лет как разучился.
От Хавока отчетливо пахло сигаретами. Все врачи в один голос строго-настрого запрещали ему курить из-за пробитого навылет легкого. Хавок прекрасно все понимал, и видно было, что делает все возможное, чтобы держаться, но многолетняя привычка частенько оказывалась сильнее, и он даже не успевал сообразить, как автоматически стрелял у прохожего сигарету и глубоко, со вкусом затягивался. В груди сразу начинало саднить, и Хавок спохватывался и иногда даже тушил и выбрасывал прикуренную сигарету. Но редко. Жить вообще иногда было больно, жжение в легких на фоне многого сам бог велел потерпеть.
Хавок изменился. У него изменился взгляд, прическа, его широкая, добродушная ухмылка во все лицо с вечно торчащим в уголке окурком пропала. Все в нем сделалось тише и тусклее, он теперь редко хохотал в голос, чаще негромко смеялся себе под нос или просто улыбался, но без сигареты его улыбка выглядела кривовато. Эта война отучила его громко беспечно разговаривать. Теперь Хавок был майором Хавоком, отмеченным наградой за отвагу, заикался после контузии и бросил курить. Почти.
С тяжелым, почти по-старчески укоризненным вздохом, он достал из кармана пачку зубочисток, сунул одну в рот и стал кисло жевать, пристально вглядываясь в виднеющееся вдали табло прибытия поездов. Напротив поезда из Ист-Сити горели желтые буквы: "Опаздывает". Большие, чуть подрагивающие Хавоковы руки все барабанили по кожаной обмотке руля, на безымянном пальце левой руки тускло поблескивало кольцо.
-Майор, - позвал Ал.
-Угу?
-А правда, что Вы и… ну, то есть, мне тут сказали… - Хавок проследил за его взглядом, ухмыльнулся почти по-прежнему, из-за торчащей в уголке рта зубочистки, приподнял руку:
-Ты п-про это? Да, п-правда.
-О-о, - протянул Ал, - то есть, Вы уже…
-П-пока п-помолвлены, - солидно поднял палец с кольцом вверх Хавок. - Через месяцок-другой п-поженимся, - зубочистка перекочевала из одного уголка рта в другой, он опять невольно бросил взгляд на табло. - П-перед п-полковником, с утреца, ездил забирать с вокзала маму. П-приехала, и ты б знал, какой она подняла вой! Весь вокзал слышал, как она свадьбе рада.
Ал улыбнулся и прикрыл окно. На улице холодало. Буквы на табло все так же горели желтым.
Вообще, матушку майора можно было понять - Хавок сильно похудел и осунулся, на лбу сбоку еще не до конца зажил косой шрам, рыжеватые волосы, перед операцией обритые, только начали отрастать и торчали, немного нелепо, как новый пух на цыпленке. Под глазами у него залегли морщинки, но сами глаза были такие же синие и ясные, только намного спокойней, чем раньше. Хавок был доволен. Наверное, после того, как кончилась война, он до конца жизни теперь всем и всегда будет доволен.
-Я тут подумал, - неожиданно для себя самого негромко начал Ал. За приоткрытым окошком с Хавоковой стороны шумел вокзал, что-то объявляли, движение и гомон будто обтекали автомобиль снаружи. - Помните, ведь это полковник раньше постоянно отбивал у Вас девушек. А теперь Вы женитесь на лейтенанте Хоукай. Забавно, правда?
-З-забавно, - легко согласился Хавок. - Я сам п-про это даже как-то и не думал.
-На ком, интересно, теперь женится полковник? - Ал сонно подпер рукой голову.
-На твоем б-брате бы ему жениться, - тут же ответил Хавок, негромко посмеиваясь. - У них к-как раз темпераменты п-подходящие, п-плюс теперь и звания соответствуют, - глядя, как лицо Альфонса окаменело, он примирительно махнул рукой. - Шучу, шучу.
Ал моргнул раз, другой, все так же глядя на табло, где ничего не менялось, и не ответил. Время шло к половине девятого.
-М-мне кажется, ни на ком, - внезапно продолжил тему Хавок. - П-по-моему, это вообще не его.
-Как это? - Ал заинтересованно повернул голову. Хавок, сосредоточенно прищурившись, пару секунд жевал зубочистку, потом серьезно заговорил:
-П-понимаешь… Тут любовь должна быть. А это штука т-такая… ответственная.
-Мне кажется, чего-чего, а ответственности полковник не боится, - не согласился Ал.
Хавок качнул головой:
-Т-тут ответственность другая. Не в том смысле. Он за нас за всех, а если п-получится, так и за всю страну отвечать будет - это одно. Это сила. А вот любовь когда - это… слабость. К-как это сказать, уязвимость т-такая… А п-потом знаешь, - Хавок посопел носом и выдал, - сдается мне, н-не умеет он это…
-Не умеет? - не понял Ал.
-Ну да… Любить не умеет. Н-не его это… что ли. У него вот т-тут, - майор постучал себя по лбу, - в-всегда включено. А не т-тут, - он прижал ладонь руки с кольцом к груди. - У него п-по-простому н-никогда не выходит, я-то его давно знаю. И д-даже жалко, что так, человек-то он хороший...
-Может, и так, - чуть помедлив, проговорил Ал.
-З-зато! - тут же поднял палец Хавок. - Д-думает он хоть и много, зато всегда по делу. П-полковник нигде не п-пропадет! Когда-нибудь, он все-таки д-добьется, - Хавокова рука, чуть подрагивая, сжалась в кулак, - возьмет в-власть, вот так вот. Он ни п-перед чем останавливаться уже не б-будет. Т-ты знаешь ведь, за что ему вернули звание? - неожиданно спросил он, поворачивая к Алу худое, чуть пожелтелое лицо.
Ал незаметно, внутри вздрогнул. Он еще как знал.
Во время войны всю бывшую команду Мустанга разбросало: Хавок отправился служить намного восточнее Бриггса вместе с Бредой. Лейтенант Хоукай первые несколько месяцев была на юге, потом, когда Мустанг вновь смог наладить связи и снова стал стягивать вокруг себя своих людей, ее перевели к нему. Глядя в синие глаза Хавока, Ал никак не мог понять, знает ли он с ее слов, что на самом деле произошло в действительности или нет.
Они приехали сюда встретить полковника Мустанга. Действительно снова полковника, восстановленного в звании за героический захват крепости Бриггс. Он ехал в Централ, чтобы ему вручили погоны.
И Ал не мог понять, знает ли Хавок, что на самом деле было выдано за захват крепости. Знает ли, что на самом деле Бриггс не был захвачен. Знает ли, что Бриггс вымер. За секунду.

Они просыпались утром в одной постели, долго, молча смотрели друг на друга, каждое утро - Ал голый, его старший брат всегда одетый, чтобы не прикасаться к нему холодным металлом протезов. Ал говорил ему: "Доброе утро", а потом тянулся и всегда очень осторожно, как будто недоверчиво, трогал его губы своими. Обнимать его за теплую шею, чувствуя, как гладкие волосы ласкают руки, было счастьем. Видеть его было счастьем, слышать, ощущать его прикосновение, вкус, запах, тепло дыхания, его сердцебиение - было счастьем. Ал не мог выйти из дома, он выл, как животное, когда брат уходил в свою библиотеку на бесконечно долгие девять часов. Каждые день у него отнимали эти часы. Он ненавидел библиотеку. Потом начал ненавидеть даже книги.
Каждый день они были вдвоем: вместе ели, вместе засыпали, разговаривали, занимались любовью, молчали. Брат мог что-то рассказывать, а потом внезапно осечься на полуслове, словно вдруг впервые увидев его, потянуться и прижаться к нему, как будто чтобы проверить, что это правда он, что он тут есть, рядом с ним. Ал иногда просыпался от того, что он раздевает его среди ночи, лихорадочно целуя в губы и одержимо шепча:
-Сокровище мое… люблю тебя, слышишь? Больше жизни люблю тебя…
Ал заболел через два месяца.
Он просто не смог поднять пылающую голову от подушки однажды утром. "Доброе утро" - прошептал он, еле разлепив плохо слушающиеся, запекшиеся губы. Все тело было чужое, суставы выворачивало от температуры, легкие горели огнем.
-Ал… чш-ш-ш, потерпи, - послышался в самые губы родной, самый любимый на свете голос, - Попей… осторожно, горячая… вот…
И Ал пил что-то горячее и сладкое, слыша:
-Все хорошо. Все будет хорошо, не переживай. Я здесь…
Рука, которая гладила его по голове, была ледяная. А может, ему так казалось от температуры. Ал тихо пробормотал: "Братик… я хочу домой…", и плавно ушел куда-то в черную и вязкую, как горячее черничное варенье, дрему. Сквозь нее он слышал, как брат, сидя рядом, то ли плачет, то ли смеется.
Он уже знал, что Ал так и не выздоровеет.
У них не было ни документов, ни денег на врача, ничего. Ал кашлял так, что у него были трещины в ребрах. Он ослабел очень быстро - через несколько недель он почти перестал вставать с постели. А Эд… Ал даже сейчас содрогнулся, вспоминая лицо брата, каким он был тогда. Казалось, он болеет вместе с ним. Он похудел так же, как Ал, почти вполовину, на его лице остались только глаза, огромные, горящие, как на иконах. Он перестал есть и спать. Ночи он просиживал с ним, только изредка задремывая, и Ал боялся дышать, сдерживал как мог кашель, когда он засыпал у его постели, потому что Эд дергался и вскакивал от малейшего шороха. Его душил страх.
Днем он работал на нескольких работах, чтобы наскрести хоть сколько-нибудь денег на лекарства. Алу и не хотелось умирать, и хотелось. Он не видел в жизни ничего страшнее Эдовых глаз. Ему иногда снились кошмары о том, как брат вырывает из своей груди легкие, вынимает, все в голубоватых прожилках, с тянущимися кровавыми нитями из пролома между торчащих ребер, где все пульсирует и сжимается, и протягивает ему липкими от крови руками.
-Вот, Ал, держи, - от его тихого, бесконечно нежного голоса Ал всегда с криком просыпался, и тут же слышал его рядом с собой. Но наяву это было по-другому, наяву его голос успокаивал, грел, усыплял. Снова засыпая, Ал иногда бормотал: "Мама…".
-Чш-ш-ш, - слышалось в ответ, - мы скоро вернемся домой… все будет хорошо, я обещаю… Я не потеряю тебя, слышишь? Клянусь. Не потеряю.
Эд готов был бы просить милостыню, умолять, продать себя по кускам, и так же по кускам продать кого угодно другого, только чтобы спасти его.
Они вернулись.
Майор Армстронг, увидев их, медленно и очень осторожно прижал обоих к груди, и Ал услышал, как он, так ни слова им и не сказав, заплакал. По ним. По двоим.
В тот же день началась война.
Брат пожал плечом, улыбнулся и сказал:
-Отлично.
Он пришел в Штаб в тот же день, спокойно и ничего не боясь. Он сказал, что или он встретится с командованием, или все в радиусе километра вокруг уйдет под землю. Он мог бы превратить в песок весь город, методично, квартал за кварталом. Его приняли.
Он сказал, что хочет восстановиться в звании Стального алхимика.
Правительство уже понимало, что война была ошибкой. Государству не хватало сил, вдобавок к этому план внезапного нападения провалился, когда Драхма сама напала первой. Каждый госалхимик был на счету - Эд был нужен. Потребовался всего месяц: всплыли и все документы по поводу якобы драхмийского налета, высшие чины не поскупились на полное признание его, Эда, роли в отводе вражеских кораблей от города. Через месяц его и Ала восстановили в звании госалхимиков.
Все это время они жили при Штабе, в одной из казенных квартир, библиотекой пользоваться не возбранялось под видом подготовки к экзаменам на восстановление в звании, которые в итоге так и не провели. Все, кто видели старшего Элрика, невольно шарахались от него. Он не ел, не мылся и чуть ли не неделями не спал. Его иногда находили в библиотеке, упавшего от истощения, и еле приводили в чувство, с каждым разом обмороки становились все глубже и продолжительней.
С братом они почти не разговаривали. Когда Эд возвращался домой, утром, поздно ночью или после обеда - неважно, время суток перестало существовать, - он обычно даже не успевал разуться. Ал всегда ждал его, сидя на полу под дверью. Эда всего начинало трясти, когда он его только видел, он хватал младшего, прижимал к стене или трахал прямо на полу, до крика, до синяков, он даже несколько раз рвал его, но Ал только улыбался бледными искусанными губами. После этого, даже не смыв с себя сперму и пот, Эд просто прижимал его к себе, держа в охапку, стискивая почти до боли, а Ал вцеплялся в него. Они держались друг за друга и молчали, сжавшись вдвоем в тугой комок, могли пролежать так до самого вечера или до самого утра, слушая дыхание и ничего не говоря, пока не затекали ноги и не начинало выкручивать суставы от боли. Эд разучился нормально спать - не давал удушающий страх, что Ала у него отнимут. Этот страх не давал ему спать, не давал думать, не давал плакать. Эд уже точно знал, как сделать Камень.
Чувствуя металл его механической руки у себя на спине, Ал тоже знал, как сделать Камень. И чувствовал, как день за днем, по волоску, потихоньку, умирает, весь этот месяц, каждый из тридцати дней. А потом их восстановили в звании и отправили на войну.
Бриггс вымер. Люди там просто исчезли, так же, как когда-то исчезли люди в целом городе, как исчезли целые военные отряды в Лиоре… Бриггс затих.

-Я сам бы уничтожил этих тварей, - вдруг отчетливо и тихо проговорил Хавок, глядя куда-то вперед. - Мне п-плевать, что с ними стало, к-куда они все делись и кто это сделал. Фармана еле опознали… ублюдки… б-был же договор о ненападении… П-полковнику я за это вручил бы медаль.
Ал молчал, все так же глядя на висящее на стене вокзала табло. Напротив номера рейса из Ист-Сити все так же горели желтые буквы.
-П-пойду разведаю, что там насчет п-поезда, сильно запаздывает, - заерзал вдруг Хавок и открыл дверцу. Наверное, ему опять захотелось покурить. - Будешь тут, шеф?
-Да, - отозвался Ал. - Буду…
Хавок ушел. Ал прикрыл глаза и снова прислонился виском к стеклу.
Все-таки, майор так ничего и не знал. Это было хорошо.
Наверное, только три человека знали, как все было в действительности: Эд, он сам и полковник. Только они знали, кто уничтожил без следа несколько сотен человек в Бриггсе.

От автора: надеюсь, культурного шока ни у кого не будет...))