Гипомания

[society-optimist]

Название: Гипомания
Автор: Shiwasu
Бета: Darling
Фендом: Full Metal Alchemist
Дисклеймер: не принадлежат, не извлекаю
Пейринг: Эд|Ал
Рейтинг: PG-... 15?
Жанр: ангст, ангст, АНГСТ!!!
Статус: закончен
Предупреждение: полная задница
Саммари: "-А ты меня не любишь, потому что во мне нет метра восьмидесяти?
-Забудь о таблетках, братик…"
Размещение: с разрешения - пожалуйста
От автора и беты: в том году у меня было раздвоение личности, но в этом у нас все в полном порядке (с)

Хорошее настроение?) Испорть:

-Поплачь.
-Разбежался.
-Поможет ведь.
-Отстань, ладно? Просто отстань.
-Почему нет?
-Хватит ездить мне по ушам! Отстань, Ал…
-Дурак ты… я бы поплакал…
Эд покрепче прижал колени к груди. Насмерть, как у бультерьера стиснутые зубы ныли, в животе все противно тряслось. Отсыревшая подушка облепляла, глушила, как будто Эда стискивал в объятьях кто-то незнакомый, прижимая его лицо к пухлой груди. Вырываться было трусливо - Эд уперто бодал ее, еще плотнее вдавливал висок в горячую, пропотевшую ямку, жал, словно пытаясь расплющить подушку в блин, и хотел, чтобы это все закончилось, закончилось, закончилось…
-Братик… тебя же колотит всего.
Его колотило зверски. Не дай Бог кому такое. У него уже болело все в носу, от того, как он втягивал воздух, чтобы не трясись всем телом. Хотелось зажмуриться, плакать и выть.
-Почему ты не плачешь?
Доведет же. Еще слово, и доведет. Зараза.
-Ты и тогда не плакал. Кого ты стесняешься?
-Ал, - прохрипел он, уже зная, что на последнем слове голос сорвется на жалобный шепот, - сказал, прекрати…
-Зачем ты давишь в себе? Ты же так умрешь. Ты же даже тогда не плакал…
-Заткнись… Ал…
-Ты такой дурак.
-Хватит…
-Дурак…
И все-таки довел.
Эд не выдержал и заплакал в голос. Слезы подступили и выплеснулись, горяченные и горькие-горькие, долго сдерживаемые, сгущенные и едкие, как кислота. Казалось, там, где они упадут на подушку, на желтоватом ситце останется узор из круглых выцветших пятнышек. Он не плакал уже пару лет.
Отвернувшись к стене, зажимая между коленок мертвую металлическую руку, он скулил в подушку, как скулят пациенты в больницах, в полутьме гостиничного номера видно было, как с каждым полувздохом скрючивает его спину, каждая мышца вздувается под тонкой кожей. Он ревел от боли - в голос, всем телом, без слов, трудно и сипло давясь слезами, как плачут мальчишки.
Все, что Ал услышал от него еще два часа назад: "Я руку не могу разжать…".
Раньше Ал никогда бы не подумал, что способен ненавидеть такую вещь, как осадки, природное явление, совершенно очевидно ни плохое - ни хорошее, никому ничем не обязанное и не спрашивающее, быть, или в другой раз, если неудобно. Ал всем сердцем ненавидел дождь. Отменил бы его и запретил к черту. Навсегда.
Дождь означал фантомные боли. Они всегда приходили мучить его брата с ливнями, вползали внутрь сыростью, постепенно напитывая его тело болью, как распухает от влаги папиросная бумага.
Эд проснулся от того, что его правая несуществующая рука крепко сжата в кулак и ногти больно впиваются в ладонь. Нога у него не болела никогда, зато над рукой, такое ощущение, по ту сторону Врат измывались черти. Она ныла, простреливая суставы до самого плеча, ее тянуло и выворачивало, сводило. Чаще всего было как сейчас - Эд просыпался в холодном поту от ощущения того, что его правая рука конвульсивно сжата в кулак до хруста костяшек и не может разжаться уже несколько часов, пока он спал, ногти впились в ладонь до синеватых кровавых лунок. Он лихорадочно разжимал скрюченную ладонь автопротеза, широко, насколько мог растопыривая металлические пальцы прямо у себя перед глазами. И чувствовал каждым нервом, что его ладонь все равно стиснута в кулак до хруста, и это так больно, что нет сил терпеть. Его правая рука была давным-давно мертва. Ее он не мог разжать.
Бывал обычный дождь - просто осадки, вода, плохая погода, зонты, лужи на тротуаре, ничего особенного. Но бывали дожди, которые его раздавливали. Первые капли сплющивали голову, сырость сжимала его всего. Обычно Эд заканчивался правым плечом, дальше его не было - автопротез был как алюминиевая вилка в пальцах, инструмент, которым можно было что-то делать, брать, двигать. Но в дождь в это мертвое железо прорастали, как плесень в хлеб, живые нервы, до каждого пальца, проклятая рука оживала и вся сжималась в кулак, и в этом кулаке как будто выдавливала его, Эдово, сердце, точно мякоть из перезрелого фрукта. Хотелось орать дурниной. И никто виноват в этом не был. И орать хотелось как раз от того, что ненавидеть за все это было некого.
Разберем виды ненависти на примере кровотечения, вкратце, чтобы не углубляться. Капиллярное кровотечение - это мелкие обиды и огорчения, достаточно покатать их в голове, как сосут обрезанный палец, и все пройдет. Самых страшных кровотечений два: артериальное и внутреннее. Артериальное, когда кровь хлещет фонтаном - это слепая, раскаленно-белая ненависть, это убивать и жрать всех подряд, размозжить и уничтожить. От этого умирают очень быстро - морально и психически, как умирают физически от кровопотери, когда тебе отрывает ногу или руку. Или и то, и другое.
Внутреннее кровотечение опасней - внешне его не определишь сразу никак. Внутреннее кровотечение - это ненависть к самому себе. Ненависть разрушающая и направленная внутрь, как взрыв, уходящий в песок, рушащий все структуры, пережевывающая изнутри, ненависть молчаливая и неприложимая. Чувствуешь что-то не то, бледность, пульс падает - вызывай скорую. А затем сразу начинай искать себе виноватого: не найдешь его - сдохнешь. Ненависть нужно выпустить, как кровь из полостей, это обязательная процедура, как промывание желудка, чтобы яд не пошел по телу дальше. Ищи виноватого, чтобы не оказаться им самому, ищи. А пока выпускай излишки, чтобы прожить хоть как-то, давай, крики, слезы, физическая боль, все сойдет, выдави ее из себя хоть немного, чтобы доза не стала критической.
Всхлипы стали истерическими, нервными, уже по инерции, горькие, пустые детские всхлипы. И отпустило.
Следом Эд сообразил, что подушка у него под щекой вся теплая и мокрая. Выплакал.
Что-то прохладное, кожаное и твердое, неживое, осторожно водило ему по плечу.
-Тебе получше? - голос был тоже почти неживой, глухой, металлический. Почти живой. - А, братик?
-Иди ты знаешь, куда, Альфонс, - старший всхлипнул уже открыто и беспомощно зло, после таких завываний прятаться было глупо. Слезы побежали из глаз теплыми ручейками, потекли вбок, переливаясь через переносицу и вниз, на подушку, падая в промокшую золотистую челку темными каплями, как на песок.
-Злишься?
-Злюсь… - слезы лились легко, превратившись в воду, прозрачные и почти безвкусные, вымывали из ресниц едучую соль. Шершавая перчатка гладила его по голому плечу, потом по голове, по мягким нечесанным волосам.
-Не злись…
Эд громко хлюпнул носом. Руку всю ломало, от слез начала гудеть голова, поехать крыше не давало только понимание, что рано или поздно все закончится. Ну и еще Ал.
-Чш-ш-ш, - когда младший брат говорил шепотом, если не прислушиваться к металлическому эху, можно было представить себе…
-Ты меня довел до слез.
-Ну прости, - голос Ала звучал действительно огорченно. - Но тебе же чуть-чуть полегчало? Правда?
-Разбежался, - снова пробурчал Эд.
-Братик… эй… ну повернись, - перчатка легонько, но настойчиво потянула его за плечо. - Ну ладно тебе…
Терпеть не мог смотреть на это. Железный шлем с прорезями для глаз, панцирь, внутри которого никого не было. Каждый раз как немой укор.
-Эй, ну ладно тебе, - твердые прохладные пальцы коснулись подбородка, неуклюже подхватывая снова побежавшие по щекам слезы. Живой человеческой руки в них не чувствовалось. - Братик… - в голосе Ала пробилось беспокойство, - ну не плачь… Ну что ты…
-Рука сильно заболела, - сипло проговорил он. Кашлянул и кое-как добавил. - Пройдет.
Он выглядел больным и несчастным, с покрасневшим, распухшим носом, с волосами, примятыми и спутанными, как сено, в котором лежали. Хотелось наклониться к его макушке и вдохнуть. Глаза опущены, тоскливые, злые и заплаканные. Его все еще сжимало, давило из него живую мякоть. Трогая его лицо пустыми железными ладонями доспеха, Ал попытался на секунду представить, как должна было бы ощущаться под пальцами его теплая, мокрая от слез щека.
-Бедный… не плачь.
-А ты бы хотел, чтобы тебе было больно? Да? - Эд смотрел на него снизу, внимательно и хмуро, лицо осунулось, в голосе не было издевки. Ал вытирал слезинки с его щек осторожно-осторожно, мерно проводя снизу вверх большим чужим пальцем, старательно, словно его задача была успеть поймать как можно больше слезок, набрать очки и перейти на следующий уровень.
-Не знаю, - сказал он наконец. - Наверное, нет. Не знаю, что хуже.
-И я не знаю…
-Давай таблетку?
-У меня сердце от них болит, - глухо проговорил Эд, опуская глаза на все так же ненормально растопыренную железную ладонь. - Тяжелые слишком…
-Не будешь?
-Давай…
Ал уже давно научился достаточно быстро манипулировать большими железными руками. Он уже знал, как и насколько двинуть каждый палец, движения выходили плавные и, как ему по крайней мере хотелось думать, почти человеческие.
Темно-зеленый, как бусина, пузырек лежал в кармане крышки чемодана, набитом запасными парами перчаток, огрызками карандашей и бумагой. Ал осторожно подцепил крышечку и высыпал на ладонь несколько плоских розоватых таблеток. Получилось не с первого раза, пузырек пришлось долго вертеть, подхватывая краешком пилюли до тех пор, пока не осталась всего одна, глянцевая, маленькая, похожая на пуговицу.
Эд спустил с кровати босые ноги на пол. Он натянул мятую серую футболку и сидел, глядя на металлическую ладонь автопротеза, и даже по ссутуленной спине было видно, что ему больно. Его немного потрясывало, у живой левой руки, лежащей на колене, мелко дергался большой палец.
-Попить принести?
Эд отрицательно качнул головой. Мутные, как запотевшая от вздоха латунь, глаза с черными треугольничками слипшихся ресниц обреченно посмотрели на таблетку. Он почему-то так и не поднял рук - наклонил лицо к Аловой ладони и взял пилюлю прямо с перчатки губами.
Ал услышал, как она хрустнула.
Губы у брата чуть брезгливо кривились от горечи, пока он жевал, тонкие, угрюмые, красивые губы.
-Надеюсь, я не буду опять смеяться, как в прошлый раз, - сказал Эд. Альфонс не уловил интонацию.
-С одной не должен, - проговорил он. И добавил, - Я тоже надеюсь.
-Я в тот раз на следующий день аж разогнуться не мог. Это как же надо было ржать… Над чем я смеялся?
-Я не помню, - спокойно соврал Ал.
Таблетки были рассчитаны на среднюю массу тела. У брата масса тела сильно не дотягивала до отметки "меньше среднего", по-хорошему, ему следовало бы дать половинку таблетки, но он воспринял бы это как личное оскорбление. Он все воспринимал как личное оскорбление. В том числе и боль.
Ал иногда думал, что они ко многим вещам подходят по-разному, начиная с основного алгоритма действий: у брата это было "заорать-врезать-подумать-послушать", у Ала - "послушать-подумать-врезать-молча", что с законной, логической, этической и прочих точек зрения, на которые Эд чхать хотел, было правильно. Ал не склонен был в людях видеть потенциальных врагов, Эд сразу же раздувался в размерах в три раза и с лязгом выпускал когти.
Абстрактно что такое "боль" Ал, задумавшись, мог уже представить плохо. Он знал, что она бывает острая, тянущая, колющая, такая и сякая, но что она сама такое…
Да черт возьми, он много чего знал, он знал, что предметы бывают мокрыми, тяжелыми, гладкими, острыми, липкими и пушистыми наощупь, а не только синими, треугольными или далекими. Он все знал. Но не все перцептивные знания можно вербализовать, как это - ощущать гладкость, он не мог бы сказать.
Все было на месте, факты, анализ, логика, но ту огромную часть памяти, которая хранила ощущения, тепло, усталость, мягкость или щекотку - ее как будто затерли наждаком до серой бетонной тупости. Пусто, как внутри воздушного шара. Ал помнил, что когда была боль, которую он сейчас мог лишь смутно представить, глядя на брата, он, Ал, плакал, и ему становилось лучше. Для него боль была чем-то нормальным и закономерным, просто показывающим, что что-то не в порядке, но живо. Она говорила, что делать, с ней можно было договориться - если она намекала: поори, станет легче, поплачь, - Ал плакал. Это было нормально и в порядке вещей.
Для брата это был вызов. Еще в детстве, когда он разбивал коленку так, что Ал на его месте с чувством ревел бы в три ручья от боли, на Эдовом маленьком, сразу смешно багровеющем от натуги лице неизменно появлялось упертое выражение, где так и читалось: "да пошла ты!". Какое там "представьте, что боль - это небольшой шарик… представили? а теперь начинаем медленно катать его по телу, вверх-вниз, делая его все меньше и меньше…" - с какого бы перепугу?! Даже когда ему вырывали молочные зубы, которые никак не хотели выпадать сами от переизбытка кальция в организме, он зажмурился аж до синевы на носу - но Ал мог бы и не прислушиваться, сидя в приемной, он знал, что никакая на свете сила не заставит брата и пикнуть. Боль была для него противником. Заставит она его плакать, как же, это он, Эд, ее еще заставит.
Всю жизнь так было - отлупить брата никогда не составляло труда, зато например в гляделки Ал не переглядел его за всю жизнь ни разу…
Эд лежал на спине, закрыв глаза сгибом руки, грудь часто ходила вверх-вниз, футболка промокла от пота, темнела влажными пятнами. Вспотел, видимо, от боли, потому что в комнате, по всей видимости, было прохладно. Ал осторожно сложил всю свою груду железа на пол возле кровати. Полежать бы с ним сейчас. Или просто положить голые локти на клетчатое покрывало, почувствовать кожей толстые шерстяные нитки, щеку на руки, и чтоб крашеный гладкий холодный пол под босыми ступнями. Босые ноги - вот такие же, только две, розовые, с пальцами, которыми можно шевелить, с маленькими квадратными ногтями, с выступающими на своде стопы сизыми венками и косточкой лодыжки.
-Ты чего? - спросил Эд, не отнимая от глаз руки.
-Ничего, - отозвался Ал, - Я так.
Эдова голая ступня была меньше его ладони, податливая, мягкая. Симпатичная такая.
-Братик, может, оденешься?.. В комнате холодно?
-Нет.
Не угадал.
-Очень жарко, отопление выкручено на максимум.
Совсем не угадал.
Рука распрямилась, открывая лицо, беззвучно легла на покрывало, свесилась с кровати, изломившись в запястье, как кисть белого винограда. Ал посмотрел на него. Брат дышал, приоткрыв рот, веки еще чуть подрагивали, на покрытом испариной лице цвел яркий пионовый румянец.
-Ты как?
-Уже отлично, - сосредоточенно отозвался Эд, как будто к чему-то прислушиваясь. - Понемногу отпускает.
-Хорошо.
-Да. Весело, по всей видимости, не будет.
-И это хорошо, - ровно отозвался Ал. - По крайней мере, завтра ты не будешь опять ржать в поезде.
Эд коротко вздохнул.
Таблетки действуют на кого как, выписывая их как лекарство от фантомных болей, штабной врач об этом предупредил. Видимо, это освободило его от обязанности хорошо рассчитать дозу. Тогда их едва не высадили - брат ухохатывался над всем, что видел, все три часа дороги. Под изумленными, потом слегка нервированными, а потом уже откровенно возмущенными взглядами пассажиров Ал чуть не сгорел со стыда. Он им даже улыбнуться не мог, у него ни бровей, ни глаз не было. Ему хотелось превратиться в сцепку между вагонами, или в крошечную железную скрепочку, которая завалялась где-нибудь у брата в кармане, и никто не станет смотреть на нее с возмущением, - только не быть этой здоровой грудой металла, возвышающейся над сиденьем и хорошо просматривающейся из любой части вагона. А еще лучше, стать собой и прижать его к себе, чтобы трясся и глухо хрюкал ему в воротник, придавленный носом, чтобы брыкался и цеплялся за рубашку на груди.
Ал медленно поднял руку доспеха и провел пальцем по Эдовой щеке. Это было все равно что взять в руки ложку и ее выпуклой стороной потрогать родное близкое лицо.
-Спишь?
-Я тебя верну.
-Обязательно.
-Точно верну.
Ал погладил его по голове. Брат глаз не открыл, но брови его сошлись на переносице, он напрягся. Боится видеть, но и не видеть боится.
Эд чувствовал, что его трогают чем-то неживым и холодным. Он знал, что это Ал, брат, и все равно - самого Ала даже не было внутри этих доспехов. Он был где-то. Все равно что говорить, держа вместо теплой руки твердую телефонную трубку.
-Что ты… видишь? - голос брата прозвучал как будто даже сердито. Он был зол, что чуть не сказал: "Что ты чувствуешь?". Ал медленно уложил доспех на пол, на спину, разложил в стороны руки. Потолок был серый.
-Тебе же снятся сны?
-Снятся.
-Ты себя в них видишь со стороны?
-Неа, никогда. Все как будто сам.
-Вот и я то же самое. Когда хочешь посмотреть на свои руки, а видишь вместо них черте что. Когда все соображаешь, но бежишь и не устаешь, и когда падаешь, ничего кроме испуга не чувствуешь. Как сон. Ты чего? - удивился Ал, услышав, как его снятый шлем стукнул, поставленный на пол рядом. Он не заметил, когда брат успел соскользнуть с кровати на пол к нему.
-Ты же тут, да? Ты же тут? - Эд сидел на коленках прямо над ним. Морщинка на его переносице была резкая и озабоченная, глаза прозрачные, желтые и жалобные, как у выброшенной из дома кошки.
-Братик…
-Тут ведь, ну? Тут…
Вот он ты. Эд дико хотел его коснуться. Вся эта груда железа - все это не его, все равно, что нежно гладить теплый капот полковничьей машины. Коснуться. Хоть убей.
-Чего ты, братик?
Вот он ты. От тебя осталось мокрое место. Ты теперь есть только нарисованный несколькими линиями кровью. Больше ничего нет.
Эд положил дрогнувшую горячую ладонь на металл, накрывая печать. Железные руки мгновенно гротескно застыли в воздухе.
Весь Ал был сейчас у него под ладонью.
-Ты чувствуешь меня?
-Братик… - донеслось тихо.
-Ты же тут, да? - он пытался послать ему через ладонь сразу все тепло своего тела. Доспех был наполнен подземельным холодом. И черта с два в комнате было жарко - он даже сквозь покрывало чувствовал холод отсыревшей постели, когда лежал. В гостинице отключили отопление.
Не убирая ладони, Эд опустился боком на ледяной твердый пол. Вот он ты, тут, под рукой…
-Тут ведь, да?
-Тут…
-Это же мы с тобой, да? Ты и я.
-Ты и я, - отозвался младший.
Рука начала замерзать.
Печать запеклась на железе. Эд всегда рассматривал ее с интересом: он почти не помнил, как сам ее рисовал. Память о том вечере была вся искромсанная, Эд едва мог приладить один лоскут к другому, что шло за чем.
Теперь это была не печать. Это был Ал. Когда Эд на него глядел, ему и в голову не могло прийти что-то вроде: "Хорошо нарисовал".
Он осторожно повел по линии подушечкой пальца. Ал молчал, ему и в голову не могло прийти что-то вроде: "Осторожней…".
-Хочу, чтобы ты тут был. Сейчас.
Ответить глупо бодрое: "Я и так тут"?
-Что бы мы делали? - спросил Ал. Прямой ровный палец, с еле слышным шуршанием соприкасаясь кожей с железом, обводил печать по кругу, как будто рисуя заново.
-Мы бы делали все, что ты захочешь, - задумчиво отозвался Эд, лежа на полу. Зрачок у него в незакрытом челкой глазу был крошечный и бесцветный, как дырочка, пробитая в золотой фольге. Ал молчал.
Неровные темные багровые линии, вверх, вниз, вправо, влево… по кругу. Верни его… а?.. жалко тебе, что ли…
-Например?
Эд, не моргая, положил в рот средний палец, облизал, смачивая слюной, и безразлично ответил:
-Я не знаю.
Слюна от таблеток выделялась вязкая и густая, тянулась нитями. Эд прикинул, что пульс у него подскочил уже где-нибудь до ста сорока, зрительные и тактильные ощущения вместо прямого потока начали накатывать волнами.
Задержав дыхание, он тронул влажным пальцем кровавую линию.
-Братик?..
Палец по слюне заскользил гладко и легко, приходилось чуть надавливать, чтобы ощутить трение. Вверх… вниз… вверх…
-Чего бы я мог захотеть?
-Чего угодно.
-А ты на моем месте чего бы захотел?..
"Это же шутка, - улыбнулся мозг, - Ты не серьезно ведь…да?"
Не убирая пальца, Эд потянулся вперед, поехал плечом по скользким крашеным масляной краской доскам, металл шкрябнул, когда он уперся в пол локтем автопротеза. Наклонился еще ближе, и его голова оказалась внутри доспеха.
-Что ты делаешь, - мягкий Алов голос доносился внутри отовсюду. Казалось, Эд лежит с ним под одним одеялом, накрывшись с головой. - Братик…
Эд втянул воздух в легкие, а потом, приоткрыв рот, медленно, горячо выдохнул прямо на металл, оставляя на ней влажную пыль, чувствуя губами, как теплый воздух отражается от холодной поверхности. Стоило выдоху иссякнуть, и это маленькое, короткое тепло сразу улетучилось, впитавшись в железо холодной испариной.
Эд закрыл глаза и прижался к печати губами. Холодный металл как будто сам прилип к влажной кожице при прикосновении.
-Что ты представил? - снова отовсюду раздался мягкий Алов голос. Губы медленно отклеились от железа.
-Откуда знаешь?
-Представил же?
-Да.
-Что?
Закрыв глаза, Эд поцеловал еще раз, сильнее, потом положил на печать щеку.
-Твою шею. Сзади.
Ал надолго замолк, потом произнес: "Понятно".
-Тебе со мной тепло?
Даже будь Эдово тело все целиком, без железных сменных деталей, все равно его площади, массы, энергии не хватило бы, чтоб согреть такую груду пустого железа. Печать наощупь не чувствовалась, но Эд убеждал себя, что линии начинают чуть теплеть.
-Тепло, - тихонько ответил Ал.
Снаружи доспех был весь исцарапанный, побитый мелкими камушками, иссеченный песком. Но внутри он оставался идеально гладким, словно на железе был слой холодного стеклянного лака. Не открывая глаз, Эд повернул голову, отрывая прилипшую щеку, и потянулся и как будто нашел гладкую поверхность губами, как чужие губы. Тронул кончиком языка, словно лед или леденец, а потом все так же вслепую, медленно, с наслаждением провел по металлу языком, оставляя стыть широкую дорожку слюны.
-Братик…
Будто слепо почуяв желанное, Эд придвинулся еще ближе, лаская языком металл вокруг печати. Задел самый краешек…
-Братик…
-…Хорошо? - шепнул Эд, слизывая испарину собственного горячего дыхания. - Хорошо?..
-Как будто сейчас умру… - тихо прошептал Ал.
Розовый сахарный язык тронул краешек печати, потом на секунду лизнул там, где пересекались линии.
-Что ты представляешь?
Хрипло:
-Не спрашивай… - вдруг тревожно поднял голову. - Боишься?
-Не боюсь…
-И не бойся, - пробормотал Эд и снова закрыл глаза. Он опустил голову пониже и принялся лизать металл неторопливыми, маниакально-монотонными, округлыми движениями. Он делал это не снизу вверх, а чуть наискосок, сомлевший, медленно поворачивая тяжелую голову, проводил по металлу широким влажным языком, и заканчивал движение гладко скользящей по слюне теплой нижней губой. Ал ему не мешал.
Все равно через печать он не чувствовал абсолютно ничего.
Отвлек только один раз, потому что никак не мог вспомнить.
-Слушай… а у железа какой вкус?
Брат пару секунд молчал, замерев и глядя куда-то сквозь.
-Что значит, какой… Железный.
Иногда Ал не понимал, как при такой цельнобетонной логике брат до сих пор может верить, что если тебя перешагнут, когда ты лежишь, ты не будешь расти до тех пор, пока этот человек не перешагнет через тебя обратно. Кажется, брат держал на отца зуб еще и потому, что думал, что он в детстве наперешагивал через него и свалил из дома. Ал вздохнул.
-Ну… на вкус крови похоже, - пробормотал Эд, тоже трудно вздыхая и наваливаясь на железный край ворота доспеха грудью. Видно было, что наскрести сознания на это сравнение ему удалось непросто.
-А цвет?
-Серебристый.
-Нет, цвет вкуса.
Брат опять на секунду провалился, зрачки на мгновение тупо остановились и пропали, будто нырнув в дурноту. Потом Эд коротко сказал: "Темно-оранжевый" и опустился на мокрое железо щекой. Слюна уже остыла и была ледяная. Таким же макаром Альфонс в детстве как-то спросил его, почему мозг находится не в попе, если он там как раз хорошо помещается? Эд сказал, что если б он там был, думать пришлось бы стоя. Ну не понимал он, что Ал вообще пытается узнать такими вопросами.
-А все-таки, что ты представляешь?
Это было уже конкретней и проще.
-Тебя.
-В каком виде? - не понял Альфонс.
-В голом, - сказал Эд.
"…А," - сказал мозг.
Глаза брата были закрыты, кажется, под опущенными веками он продолжал заниматься этим прямо сейчас. Ал оторопело молчал.
-Ты озадачился? - спросил Эд. Его голова лежала внутри панциря и голос прозвучал буквально как из бочки.
-Еще как, - уронил Ал.
Помолчали еще. Эду казалось, что он лежит в каменной промозглой пещере, в железном саркофаге со сдвинутой крышкой. Лежит долгие года.
-И что ты представляешь? - снова спросил Ал.
-Ты не представляешь, что…
-Представляю, - отозвался младший. - Только редко… почти никогда.
"Ок," - сказал мозг.
Эд вынырнул из доспеха, гулко ударившись макушкой, еще упираясь одним локтем в пол, другой рукой подцепил футболку за ворот и стащил через голову с поджарой гладкой спины. Футболка кучкой упала на крашенный коричневой краской пол.
-Братик? Ты…
-Еще как.
Ал с лязганьем сел, заглушив лязганье Эдова ремня.
-Эй, прекрати!
-Ты же хотел посмотреть на меня голого, - не понял Эд, расстегивая круглую металлическую пуговицу на брюках.
-Не хочу я на тебя голого смотреть! - Ал панически попытался быстрей собрать все свои железки, схватить братнину руку. Молния Эдовых брюк вжикнула несогласно, и Ал невольно шарахнулся в сторону. По полу покатился задетый чьей-то ногой пустой шлем.
-А… почему без… - ошарашенно прошептал Ал.
-После душа не надел, - Эдовы руки деловито потащили узкие штаны с голой красивой задницы вниз, и Ал испуганно вцепился в его запястья. - Альфонс, - строгим и очень вменяемым голосом сказал брат. Не знай Ал, что таким же бодрым голосом он отвечает по утрам, не просыпаясь, поверил бы.
-Братик, не бузи, - как можно убедительней проговорил он, глядя на вертикальную ложбинку гладкого живота, уходящую вниз к пупку. От всего, что он сейчас видел, будь в его распоряжении собственные глаза, они бы на лоб полезли.
-Чего ты струсил? Мы же братья, чего ты стесняешься? Братья живут в одной комнате, моются в одном душе, спят в одной постели… - понесло старшего.
"А может, ну его к черту - половина таблетки и не больше, и пускай хоть обвозмущается, - подумал Ал, глядя на его приоткрытые влажные губы, бессмысленные ласковые глаза, а вслух сказал:
-Братик, не буянь. Давай-ка, оденься…
-Мне жарко.
-Ну конечно, ты в мурашках весь. Застегни штаны.
-Ал…
-Что?
-Хочешь его потрогать?
-Я тебе сейчас сам застегну, на молнию…
-Не надо, лучше я… точно не хочешь потрогать?..
-Господи… хочу. Ужасно хочу. Умираю, как хочу. Только застегнись.
Опасения насчет того, что стоит отпустить его руки, и брат в тот же миг окончательно сдернет с себя штаны, не оправдались. Эд привел себя в относительный порядок и уныло сидел на полу, ссутулившись и неуклюже вытянув ноги. Он снова начинал дрожать.
-Знаешь… пойду я прилягу, - наконец тихо и очень устало сказал он и неверно встал, так и оставив футболку валяться на полу. "Спать осталось часа два" - тоскливо подумал Ал, подцепляя за край укатившийся шлем.
-Слушай, а про "ужасно хочу" - это ты серьезно?
-Да, - брякнул Ал, кое-как прилаживая железную голову. Эд со вздохом лег и отвернулся к стене, заворачиваясь в одеяло, как летучая мышь в клетчатое крыло.
-Ты шлем задом наперед надел, - устало проговорил он, уже когда на подушке виднелась только золотистая макушка. - Запиши это в свой список дел, которые ты хочешь сделать, когда вернешь себе тело…
Ал опустился обратно возле его кровати, повернул шлем пером назад и притих на несколько минут. Слышно было, как за окном иногда проезжают с мокрым звуком автомобили. По неровному дыханию было ясно, что брат не спит.
-Как рука?
-Исчезла.
-Хорошо.
-…Отлично.
-Братик?
-Что?
-Она у тебя правда болела?
Эд со вздохом поднялся и сел по-турецки на кровати, недовольно глядя одним глазом. Шерстяное покрывало съехало с его железного плеча.
-А ты думаешь, я стал бы разыгрывать фантомные боли, чтоб ты дал мне таблетку, я ее съел и под видом того, что мне от нее снесло крышу, начал рассказывать тебе о том, как и в какой позе я тебя хочу?
-Ты не рассказывал мне, в какой позе ты меня хочешь, - опешил Альфонс.
-Я хочу, чтобы ты лежал на спине, а я лежал на тебе и мог видеть твое лицо и смотреть тебе в глаза, когда я буду тебя… короче, ты же видишь, что я не в себе и совершенно ничего не соображаю. Ясно же, что у меня маниакальный бред и галлюцинации на почве антидерессантов, что ты вопросы идиотские задаешь? - сварливо бурча, он улегся обратно к стенке. Ал с минуту глядел на его литое, бронзовое в полумраке плечо, и только потом кое-как выдавил:
-Ты совсем, что ли, озверел?
-И я даже не помню, как меня зовут, я сошел с ума, - угрюмо донеслось от стенки. - Разбуди меня на поезд, спокойной ночи.
Ал был в такой прострации, что даже не смог бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем старший брат снова резко развернулся на кровати. Глаза смотрели цепко и внимательно.
-Ал, - позвал он, - Альфонс.
-Чего тебе?
-Ты обиделся?
-Нет.
-Ну, ты можешь быть сверху, хочешь?
-О Боже…
-А ты меня не любишь, потому что во мне нет метра восьмидесяти?
-Забудь о таблетках, братик…
-Ну рост ведь не главное.
-Я люблю тебя, - тихо сказал Ал.
Эд протянул руку и сжал протянутый кожаный палец перчатки.
-Ты только не отстегивай руку и не уходи никуда, - попросил он и закрыл глаза.
Ал вздохнул. Какое счастье было смотреть на него, когда он спит. Молча спит и не задает идиотских вопросов, типа:
-Ал? Альфонс?
-Что?
-А ты в какой позе хочешь?
-Ты заткнешься или нет сегодня?
-Ну и ладно… значит, будет по-моему.
После этого он, кажется, минут на двадцать потерял сознание. Но потом все равно проснулся и сказал, что хочет есть. Оставшийся час до выхода из гостиницы, он успел уплести всухомятку все булочки с повидлом, приготовленные для поезда, наговорить брату еще непотребностей, еле согласился одеться - надеть белье Ал его так и не уговорил - из гостиницы вышел невыспавшийся и злой, как собака, на платформе стоял уже осоловевший, увидел приближающийся поезд и снова начал ржать. Пока он гоготал, аж сидя на корточках, подвывая и не успевая утирать бегущие от смеха слезы, Ал молча открыл чемодан, вынул из кармана в крышке зеленый пузырек и выкинул его в первую попавшуюся урну у вокзальной кассы. Воздух был серый от дыхания приближающейся осени, на серой платформе лежали размятые и сырые серые листья.
В купе брат сразу рухнул на мягкое сиденье и со стуком уронил голову на стол. Пробормотал что-то вроде "Поезд-перевертыш…" и отключился. Сидящий напротив сухонький смуглый дед с хитроватыми ласковыми глазками понимающе улыбнулся, сжимая на коленях свой ридикюль. Поезд тронулся. Брат спал, а слезы у него из глаз так и текли, капая на стол.
-Эк блаженно спит, молодежь, - улыбался дедуля, глядя на Эда, на его опущенные ресницы, кое-как заплетенную лохматую косу. - Сынок? - спросил он, кивнув.
-Что Вы, - смущенно отозвался Ал, - старший брат.
-Вот оно что… - это выражение лица Ал знал досконально, можно было даже не смотреть. Потянувшись к чемодану, он достал потертый блокнотик с застежкой, старый, распухший от времени.
-Что-то хорошее у парнишки случилось, а? - внезапно снова подал голос старичок. Его светлые глазки смотрели ласково и с доброжелательным любопытством. - Эк он смеялся, касатик.
"Он уже часа четыре находится под таблетками, еще бы он не смеялся, и слава богу, что он вырубился" - ответил Ал мысленно, а вслух вежливо сказал:
-Он сегодня влюбился.
Старичок весь расцвел, растрогался и посмотрел на спящего Эда с гордой любовной улыбкой.
-Экое дело хорошее, - весело и хитровато, он снова глянул на Ала, подмигнул. - А как же… Взаимно, чай, влюбился-то?
С тугим звуком кнопочка на блокноте расстегнулась.
-Очень взаимно, - с вежливой улыбкой ответил Ал и взял карандаш.
-Славное дело, - еще разок подтвердил дед, кивая. - С любовью-то в сердце никакая беда не беда, и погода не страшна. На этой-то неделе, говорят, каждую ночь дожди, затяжные, проливные.
"Чтоб я сдох…" - подумал Ал, вспоминая мусорную урну возле кассы на вокзале, а вслух сказал:
-Надо же, действительно неприятно.
-И не говори, милый… Подремлю, пожалуй, - сообщил старичок, по-своему, по-стариковски устраиваясь в кресле. Через пару минут он уже жалобно посапывал.
За прошедшие со дня преобразования одиннадцать лет в списке дел, которые он хочет сделать после того, как вернет себе тело, у Ала их накопилось уже 7385. Это был уже четвертый блокнот. Сейчас он записывал 7386 пункт. Или даже это будет 7386-7391. Или даже до 7394, если брать программу-максимум. Как там было… "лежа на спине, чтобы можно было видеть твои глаза…". Не суть важно. Главное было записать, как Ал записывал все уже больше половины своей жизни, с тех пор, как ему было десять. Не важно уже, исполнится оно или не исполнится. Вряд ли. Пусть будет хоть так. Дороги было три часа - времени хорошенько подумать и ничего не упустить оставалось навалом.
Эд спал, сидя рядом, и слезы все продолжали капать из закрытых глаз, собираясь на светлом сером пластиковом столе в крошечную дрожащую от перестука колес лужицу под щекой. Черные ресницы слиплись в треугольники. Алу казалось, что если вытереть стол, на месте лужицы останутся неглубокие лунки.
Брат улыбался во сне. Ему снилось, что он наконец-то нашел своего виноватого.

От автора: если и правда нашелся тот, кто прочитал от начала до конца - ... правда нашелся?