Название: Форма кривизны
Автор: Shiwasu
Бета: schuhart_red
Фендом: Full Metal Alchemist
Дисклеймер: не принадлежат, не извлекаю
Пейринг: Эд/Ал
Рейтинг: NC-17 (общий)
Жанр: ангст, романс, ангст
Статус: закончен
Предупреждение: инцест. И еще конец...
Саммари: "-Ты дурак, братик..."
Размещение: с разрешения - пожалуйста
От автора: благодарности всем, дочитавшим до конца. Спасибо.
Часть пятая
-Как… как же теперь поступить? – Росс задавала один и тот же вопрос, как заведенная. Просто повторяла и повторяла его, как мантру, уже, наверное, не понимая его первоначального смысла и не ожидая ответа. – Как же мы ничего не можем сделать?
-Вот так…
-Но так не должно быть, верно? Мы же взрослые, и ничего не можем…
-Здесь никто ничего не может, - черты лица Идзуми в желтоватом свете свечи были резкие, словно высеченные, и в то же время усталые. В городе что-то происходило, около часа назад отключилось электричество и замолк телефон. За окном не было видно ни зги, весь район погрузился в глухую темноту. Лейтенант Брош так и не возвращался, Идзуми и Росс вдвоем так и сидели в пустом темном доме.
Мария тупо смотрела, как уменьшается огарок свечки, плавится, сползает чуть набок. Она просидела все время со звонка Эдварда в коридоре, обутая, в не до конца надетом, сползшем с плеча пальто.
«Эдвард, ты что… Эдвард, а ну немедленно скажи, что ты сделал!» - закричала тогда Идзуми. Росс услышала, как еще в середине последней фразы в трубке зазвучали монотонные, мертвые гудки, но Идзуми почему-то еще несколько секунд не клала трубку, держа ее возле уха и глядя куда-то в никуда. Прошло несколько секунд, прежде, чем она наконец все поняла. И тут она вся словно сползла вниз, плечи ее поникли, она закрыла лицо руками и еле слышно прошептала: «Зачем я их этому научила… Зачем…».
Идзуми сказала: «Это конец». Она сказала: «Какая же я идиотка. Двум пацанам не смогла объяснить, что плохо, а что хорошо.» Она сказала: «Здесь уже никто ничего не сделает», и у Росс, которая уже ринулась в прихожую, опустились дрожащие руки, которыми она никак не могла застегнуть золотые форменные пуговицы. Она опустилась на скамеечку под зеркалом, сложила мигом вспотевшие ладони на коленях и сидела, держа спину прямо, как в строю, и молча глядела на Идзуми.
«Даже если бы мы могли что-то сделать, мы не знаем, где они, Эд так ни слова и не сказал» - сказала Идзуми. Голос у нее был сдавленный, почти жалкий, так на нее обычную непохожий. Это было почти жутко. Она сказала: «Глупые… глупые гениальные мальчишки».
Она сказала, что поняла, что произошло. Если бы у Эдварда реакция пошла так, как у нее самой когда-то, Ал бы не вернулся, а он сам до конца жизни кашлял бы кровью, да и все. Такой жертвы не достаточно. Он сказал, что Альфонс спас его с помощью Камня, то есть с помощью себя. Вложил Камень в него. Исчез. И этот упрямый дурень, конечно, так все никогда бы не оставил. Он взял и проделал в точности то же самое.
Мария мало что понимала в алхимии, но даже она почувствовала тут какую-то нестыковку и спросила: «Почему же Эдвард тогда не исчез?». Идзуми сказала: «Не знаю, как он это сделал. Потому что у него Камень». И добавила: «Пока». А потом совсем тихо: «Господи… хоть бы Ал теперь не наглупил, когда окончательно очнется». Росс не поняла ни слова про «пропорциональность», следующую из закона Равноценного обмена. В общих чертах до нее дошло только, что Альфонс постепенно будет, как Идзуми выразилась, «приходить в себя», а его брат так же постепенно будет переставать что-либо соображать. Чем это в итоге закончится – Идзуми сказала: «Чем угодно».
Росс уже начала набирать штаб в надежде найти Фармана или полковника, или хоть кого-то еще, как в трубке вдруг оборвалась ватная тишина, одновременно с кромешной темнотой вокруг. Все заглохло. Собственно, в этот момент они остались и без единого способа хоть как-то действовать. Росс бессильно опустилась обратно на свою скамеечку, да так и осталась сидеть. Только изредка она слышала, как Идзуми еле различимо шептала, беспомощно опустив взгляд на свои руки: «Я все-таки научила их не тому…»
-----
-Братик, поедем завтра домой?
-Да, поехали.
-Ты… помнишь, где это?
-М-м, - Эд промычал нечто среднее, ни да, ни нет, но Ал просто побоялся переспрашивать. Последние несколько часов он разговаривал с ним так осторожно, словно обрабатывал открытую рану, и все равно постоянно, на каждом шажке натыкался, натыкался на страшные бездонные пробелы.
-Вот… хорошо… поедем завтра. Уинри с бабушкой обрадуются, правда?
-Правда.
Ал невольно старался говорить так, чтобы по интонации было ясно, какого ответа он ждет. Если не делать этого, Эд просто замолкал и глядел на него, и было ясно, что все, о чем он сейчас ему говорил, он говорил все равно что на иностранном языке. Эд прекрасно соображал. Он просто вообще ничего не помнил, ни мест, ни людей, ни фактов. Все, что он когда-либо видел, все библиотеки книг, которые он прочел, все знания – все растворилось в белым-белом тумане. У Ала тихо шевелились волосы.
Истерика прошла, оставив отупение и почти покорность. Но тогда Ал с бледным, как у смерти, лицом, весь трясясь, лихорадочно отодвигал в сторону диван, отпихивал журнальный столик, не заботясь, что и как с него рушится, отшвыривал ковер и падал на колени, принимаясь на полу рисовать пляшущей рукой круг преобразования. Он почти подвывал, стирая кривые, дрожащие линии, рисовал заново, утирая рукавом льющиеся слезы, плакал и все бормотал: «Подожди, братик… подожди, я сейчас», пока перепуганный Эд не поймал его обеими руками и не прижал к себе. Он отволок его на диван, крепко закутал в одеяло и обнял, чувствуя, как младшего колотит, почти как в судорогах. Он целовал его лоб, мокрые щеки, висок, потом целовал в губы, иногда отрываясь и тихонько нашептывая: «Чш-ш-ш, Ал, не надо, тише… не надо этого делать». Эти слова ему будто подсказывало шестое чувство, потому что спроси его, он бы не сказал, чего именно делать не надо. Просто знал, что не надо, и все.
Наконец, Ал кое-как затих, выпростал руки из одеяла, вцепился в него так, что почти стало больно, и заговорил быстро-быстро, какие-то слова, которые, скорее всего, были чьими-то именами или названиями, совершенно незнакомые. Эд ничего этого не понимал. Он просто завороженно смотрел на брата, на то, как движутся его губы, на цвет его кожи, чувствовал его запах и тепло. Больше его ничего не интересовало.
-…Я так и не дозвонился до Учителя… Зато дозвонился до прапорщика Фармана. Он сказал, что полковник жив, но сейчас в больнице – его оперировали, он потерял глаз… Ты слушаешь, братик?
-Слушаю, - согласился Эд. Он все равно ни малейшего понятия не имел, порадоваться ему, что «полковник» жив или посетовать, что он потерял глаз.
-Ты не помнишь его, да? – чуть слышно прошептал Ал. – Ты совсем никого не помнишь?
-Я помню тебя.
-А еще кого-нибудь?
-Только тебя, - пальцы брата нежно, задумчиво гладили его собственные. Ал сглотнул и потерся лбом о его плечо. Ему в сотый раз хотелось спросить: «Совсем-совсем ничего, да?», будто на сотый раз Эд вдруг наморщит нос и скажет: «А-а, ну как же-как же, эта скотина полковник…».
Дурдом. Нелепость какая-то. Внезапная, а потому вообще в голове не укладывающаяся. Его брат, старший брат, который может все, знает все, всегда поможет, защитит, лежит сейчас рядом с ним и угасает. И ничего не знает и никого не помнит. Ал уже тысячу раз сказал вслух: «Ну, как это может быть…». Теперь замолчал, но мозг работал, как сумасшедший, и эта мысль: «Да как это так?», быстро билась жилочкой где-то в голове, тикала, как секундная стрелка. Мысли лихорадочно носились по кругу. Ал уже отчаянно огромное количество раз спросил брата, как он это сделал, что он отдал? Он уговаривал его, упрашивал, задавал наводящие вопросы, и как бился в тупую, беленную штукатуркой стену. Эд просто не понимал, что он от него хочет. Его будто вытерло изнутри одним движением. И Ал даже знал, в какой момент это произошло – когда он сам внезапно пришел в себя на кухне. Альфонс провел пальцем по закрытым векам, золотым ресницам, и брат забавно зажмурился. Синеватые тени у него под глазами стали глубже.
Тогда ощущение было такое, словно Ал до этого находился в распыленном состоянии, как мягкая сыпучая пудра, был ласковый, сомлевший, расслабленный, а потом его как шибануло током, и все частички его рванулись вместе, каждая встала на свое четко определенное место. И Ал включился.
Это было как рассматривать светлячка, одним глазом, сквозь плотно сжатый кулачок, а потом разжать руку и раскрыть глаза. В голову хлынуло понимание, что он стоит сейчас в кухне принадлежащего армии дома, где их, по идее, вообще не должно быть, не понятно, где Данте, где гомункулы, что происходит в городе. Самое страшное было то, что он не понимал, каким образом он сам может быть жив. Он и сейчас продолжал об этом думать, отчаянно пытаясь вычислить результат преобразования. Он лежал рядом с братом, прижимаясь голой грудью к его груди, болтая вслух все, что приходило в голову, и накручивая на палец кончик его косы. Эдвард обычно рявкал, что, мол, если не заплетаешь волосы, то нечего и копаться у него в голове, его это ужасно выводило из равновесия, он даже Алу это редко позволял и постоянно ворчал, хотя тот подозревал, что на самом деле ему это очень нравилось, просто он считал это слишком откровенным – позволить гладить кому-то его волосы. Потому что сейчас он лежал тихо, давая ласкать себя, и млел, его рука изредка гладила младшего по спине, проводя от шеи до самой поясницы. У Ала от этих прикосновений все замирало, а сердце все равно билось, будто стиснутое в крошечной тесной коробочке.
-Нет, - вдруг отчетливо сказал Эд, будто кому-то отвечая, - я тут, с Алом… Хорошо, - он поймал горячей ладонью пальцы младшего и легонько поцеловал. – Тебе привет.
-От кого? – не понял тот.
-От отца, - слегка удивленно ответил Эдвард.
В коробочке исчезло дно, и сердце провалилось вниз. Обе Аловы руки что есть мочи вцепились в брата.
-Ты чего?
-Братик… не уходи.
-М?
Ал прижался к нему крепко-крепко. Вот теперь ему было и правда страшно.
-Помнишь, - заговорил он несколько минут спустя, - мы так же лежали вечером дома, после похорон мамы. Вернее, уже не дома… это был уже просто пустой темный дом…
Они лежали в своей комнате, и Ал так же прижимался к своему старшему брату. Он уже не плакал, но все всхлипывал, всхлипывал, хотя всхлипывать уже и не хотелось и даже было стыдно, что он такой большой, а все никак не может успокоиться. Но братик не ругался. Он никогда не ругал его за такие вещи, никогда над ним не смеялся. Он просто обнимал его и шептал ласковое «чш-ш-ш» на ухо, как взрослый маленькому. Кажется, за ту ночь Эд повзрослел сразу на несколько лет.
Он потом часто так лежали перед сном – уже в доме бабушки Пинако, у Учителя, даже когда их занесло на остров. Они мечтали о том, как вернут маму. Как она будет рада и горда ими. Они будут просыпаться утром, слыша, как внизу на кухне гремит посуда, что-то шкворчит и кипит, как мелодичный мамин голос что-то напевает. И будут нестись вниз, гомоня еще громче прежнего, брызгаться водой в ванной, а потом мокрые, лохматые, наперегонки нестись к завтраку. И можно будет забыть про формулы, про толстенные книги, которые они открывали – и хотелось реветь от бессилия, потому что знаний не хватало и ни слова не было понятного. Можно будет опять бегать, лазить, строгать прутики и прятаться от выдуманных опасностей. А потом, к вечеру, мама приготовит пышный, ароматный пирог и позовет их. На крылечке, прямо на ступеньках, уже будут стоять чашки, блюдечки, салфетки с пирогом. И они все вместе – братья с зелеными от травы коленками и царапинами под носом, и их красивая мама в любимом синем платье прямо на улице сядут пить чай. И будет пахнуть вечерним лугом, и небо будет такое просторное, такого густого теплого цвета, от которого станет светло и грустно, и ни за что не захочется становиться большим.
-…И ты меня всегда обнимал, вот как сейчас, даже если я не плакал. Хотя, иногда и плакал… Иногда становилось совсем невмоготу, и тогда я просил, чтобы ты остался со мной спать, - бормотал Ал, - И ты всегда оставался. Хотя, я иногда просил, потому что мне казалось, что тебе самому грустно, пусть ты и не плакал никогда...
-Правда?
-Ага… Каково тебе было – мама умерла, ты меня утешал, а тебя утешить было некому…
-Не здорово, наверное.
Ал подумал, что пусть у них разница всего в год, пусть брат постоянно орет и иногда глупит, он намного старше его, Ала. Сейчас очень про многое думалось и хотелось спросить: «Как ты смог? Расскажи… чтобы я смог тоже».
-Не болит? – пальцы осторожно коснулись его шеи, и Ал почувствовал, что вообще-то болит. – Синяки остались…
-Ничего.
Эд подтянул повыше одеяло, зарылся носом в Аловы волосы и улыбнулся:
-Надо йода принести. Помнишь, как ты меня в детстве лечил? Сначала отмутузишь так, что я чуть не окочурусь, а потом лечишь. Помнишь?
У Ала забилось сердце – конечно, он помнил. У них была банка йода. Не пузырек, а именно банка, литровая такая. Она была всегда, еще до того, как братья родились, и когда они уезжали из Ризенбурга, в ней оставалась еще добрая треть. Она осталась стоять дома у Уинри.
Маленький Ал макал в нее длинную палочку с накрученной на конец ватой – Эду почему-то никогда не доверял – и ужасно старательно рисовал кривоватые круги преобразования брату на разбитой коленке, а если Эд получал от него по лбу, то и прямо на лбу, так что мама только головой качала. Потом сосредоточенно хлопал в ладоши, клал их на ранку и бормотал заклинания. Эд фыркал и заявлял, что это «антинаучно» (Ал ужасно уважал брата за такие длинные слова), но никогда особо не возражал. Сам Эд всегда мазал младшего зеленкой. Заклинаний по причине антинаучности не читал, а круги рисовал ужасно сложные, а потому ужасно зеленые.
Эд помнил.
-Братик, спишь?
-Угу…
-Не спи, поговори со мной еще.
-Да, слышу, слышу… не тряси. Братик устал… Давай поговори ты, а я послушаю.
-Мы поедем еще путешествовать?
-Куда?
-Куда-нибудь, - Ал не знал, что говорить, поэтому нес первое, что приходило в голову. Он до смерти боялся - что Эд опять заснет, и дыхание у него снова станет тихое, еле слышное. – Мы много путешествовали эти четыре года. Всегда ездили на поездах. Ты очень любишь поезда.
-М-м… серьезно?
-Угу. Правда, ты там все время спишь. Но мне кажется, тебе нравилось… Знаешь, когда мы ехали, мне все время ужасно хотелось положить голову тебе на плечо и тоже подремать…
«Что я буду делать без тебя?»
Но я был большой и железный…
«Что я буду делать без тебя?!»
… и поэтому не мог.
-Ал, - промямлил старший, - тебе не кажется, что это отдает бредом? Как это ты был железный?..
-Неважно, братик… Поедем завтра домой, да? Погода будет хорошая, может, туман будет с утра. Платформа останется вдалеке, сквозь туман пробьется солнце... сверкнет на рельсах, ярко так, представляешь? Мы будем то въезжать в него, то выезжать, за окнами будет то белым-бело, то зелено. Можно будет спать… Потом переедем огромную, широченную реку по мосту, все на миг станет синее, и сразу въедем в розовое и белое – за рекой начнутся сплошные сады: там все цветет сейчас, яблони, вишни… А может, мы будем спать и всего этого не увидим. Так и приедем домой…
-М-м… Ты плачешь?
-Неа… Мы же еще поедем путешествовать?
Эд помолчал, глядя ему в глаза, а потом отчетливо ответил:
-Да.
-Обещаешь.
-Обещаю… Не плачешь?..
-У…уже нет… братик… что… сказала бы мама…
-Не знаю. Иди ко мне.
-------
-Как Вы, полковник? Вам больно?
-Пока нет. Какие новости?
-В Централе сформировано новое правительство. Сейчас идет первое заседание. Новостей пока нет, но, думаю, будут скоро. С нашей стороны потерь нет. Боюсь, Вы пострадали сильнее всех.
-Понятно… Вижу, и у вас рука забинтована, лейтенант.
-Ну, что Вы, - Риза опустила красные, усталые глаза. Ей хотелось снова попросить прощения. - Я в полном порядке…
-Я рад, - правый глаз Роя, не скрытый марлевой повязкой, глядел на нее тускло и почти без выражения.
Плевать ему сейчас было - на цели, идеи, на армию, на государство это - тьфу… Кто-то часто это говорил - громко, сварливо, набычившись. И орал по делу и без: "Чертов полковник!!!" Полковник… Нет, сейчас он чувствовал себя не полковником. Он чувствовал себя просто Роем. Очень усталым и почему-то очень старым Роем. Ему было пусто.
-Звонил Альфонс Элрик, полковник. Хотел поговорить с Вами. Кажется, что-то случилось со Стальным…
Рой вздрогнул, и боль стрельнула там, где раньше у него был глаз, ткнула тупой спицей в глубокую дыру, прямо в голову.
-Набирайте им, - произнес он осипшим от боли голосом. – Прямо сейчас.
Риза поколебалась мгновение, потом вышла и вернулась уже с телефоном, таща за собой шнур. Прижала трубку плечом и стала набирать номер здоровой рукой, поглядывая в потрепанную бумажку, исписанную почерком Фармана. Боль все сильнее сверлила рану, словно глубже ввинчиваясь в череп через пустую глазницу. Сознание мутнело. Рой слышал, что Ризе ответили. Уже не понял, что она говорит. Последнее, что полковник видел перед тем, как снова впасть в беспамятство, было ошарашенное, непонимающее выражение ее лица.
"-Ты помнишь полковника?..
-……"
-------
-… О, Бож-же, Ал… о, да… А-а-а-ал, какой же ты классный…
-… С ума сойти можно…
-…М-м… Скажи, оно совсем не похоже на молоко?
-Ты… дурак, братик…
-Ну, скажи, не похоже ведь?
-На вкус… в общем, нет… Ты куда?
Эд засмеялся и наклонился, чтобы пальцем вытереть уголок его рта:
-Попить тебе принесу, лежи уже.
Дребезжание телефона разорвалось белой вспышкой под зажмуренными веками, Ал резко сел. Только затихшие на кухне шаги неторопливо прошлепали обратно в коридор. Звякнуло, раздался хрипловатый, еще блаженный голос Эда:
-Алло… Кого? М-м, нет… Как? Нет, не знаю, извините. Наверное, ошиблись… Да.
Звяк. Ал прикусил кулак. Эд появился в дверях, все еще расслабленно улыбаясь.
-Кто звонил, братик?
-Не знаю, ошиблись. Держи, - он протянул ему стакан, - Женщина какая-то, от какого-то полковника.
Стакан был холодный, со дна сорвалось несколько прозрачных капелек. Теплая сухая рука провела ему по голой спине снизу вверх, опять рисуя пальцами полосы.
-Спросили какого-то Эдварда… Да, как-то так…
Вода перестала глотаться.
-Я люблю тебя.
Рука на его спине была теплая-теплая.
-------
Погода обещала быть хорошей. Девушка задумчиво глядела на молочный слоистый туман за окном и думала, что когда он рассеется, обязательно будет солнце. А то уже сил никаких не было на этот дождь – зарядил вчера на целый день, с утра до вечера.
-Простите.
В окно вокзальной кассы заглядывал мальчик – очень приятное лицо, из тех, которые всегда улыбаются, чистые темно-серые глаза. Девушка отвлеклась от мыслей о погоде с улыбкой.
-Да-да?
-Будьте добры, два билета до Ризенбурга на первый поезд, пожалуйста.
-Конечно, минуточку.
Она оторвала два квадратика розового картона очень старательно, и штампы на них поставила поровнее – почему-то хотелось, чтобы эти два билета получились аккуратные. Поэтому услышав сдавленный вдох, она не сразу подняла глаза, и успела увидеть только руку, цепляющуюся за стойку перед окошечком. Мальчик тяжело, словно обмякнув, сполз на колени по стене и медленно упал на спину. Глаза его были открыты. Перепуганная до смерти кассирша и работники вокзала так никогда и не узнали, что он видел и слышал те долгие несколько минут.
-------
«Я знаю, ты будешь ужасно злой и снова назовешь меня дураком. Но ты не злись на меня, ладно?
Я не умею словами, ты же знаешь. Но я тоже вижу тебя… каждую веснушку.
Я тут.
Мы когда-нибудь снова поедем путешествовать с тобой.
Я обещал.»
-------
Придя в себя, он рванул от окошка кассы обратно, так и не забрав билеты. Не было сейчас ничего, ни билетов, ни людей, на которых он натыкался и расталкивал, ни вокзала…
Ни брата.
Ал выдохнул и остановился, словно споткнувшись.
Там, откуда он ушел несколько минут назад, так и стоял круглый высокий столик, на нем – две чашки с еще дымящимся кофе, одна выпитая до половины, другая – так и не тронутая. Стоял под столиком черный потертый чемодан, на котором Ал помнил каждую трещинку.
Не было только Эдварда.
Ал медленно подошел к столику, положил на него руки. Чашка брата стояла на столе напротив. И он точно знал, что всего минуту назад он стоял тут сам. Всего минуту назад, до момента, когда Ала накрыло третьей волной, пока он стоял возле кассы, до момента, когда Ал будто по новой включился, на этот раз целиком и окончательно, - брат стоял вот на этом месте.
Коробочка из-под сердца была пустая.
-Ты дурак, братик, - тихо сказал Ал. – Ты даже не попрощался, - он проговорил это и понял, что соврал. Тепло его руки на своей спине он чувствовал сейчас так отчетливо, словно брат стоял у него за плечом.
-------
«Пока, Ал»
-------
Спать можно было еще три часа, но Уинри проснулась резко и полностью. Сна не было.
Уинри могла прекрасно спать, когда была гроза или землетрясение, ее ничуть не смущал визг циркулярной пилы, когда бабуля распиливала металлические детали в мастерской на первом этаже. Но от этих звуков она неизменно просыпалась, слыша их через две, через три стены, или даже вообще не слыша, но зная, что они есть.
Ал звал брата.
С тех пор, как он приехал тогда вечерним поездом один, прошло уже два года, но Уинри все равно отчетливо помнила, что это были первые слова, которые он произнес тогда после трехдневного молчания. Они с бабулей уже думали, что он вообще не может разговаривать. Той ночью он наконец начал плакать.
И теперь каждый раз, когда он приезжал со службы из города погостить, хоть раз – но Уинри это слышала. Иногда сквозь сон, смутно, не просыпаясь. А иногда Ал мог не спать несколько ночей подряд. Потом днем он ходил осунувшийся, с синеватыми тенями под глазами, но все равно улыбался, хоть и грустно, и виновато говорил, что это у него не всегда так, только здесь. Говорил, что дома его всегда одолевают воспоминания.
Уинри закусила губу и откинула одеяло. Она слышала его очень отчетливо, каждое слово. Ал потом никогда не помнил, что говорил во сне, и возможно, это было к лучшему. Наверное, кое-чего и Уинри тоже лучше было бы не слышать.
Мягкое дерево под ногами как бархатное, с детства знаком скрип каждой половицы. В еле синеватом свете раннего утра дом был тихий, замерший. Все-таки, им очень не хватало Эда.
Всхлипы из-за соседней двери слышались очень отчетливо. Уинри тихонько повернула ручку.
Везде были книги. За два года в комнате скопились стопки, горы книг, пачки рукописей, тетрадки, бумаги, рассыпанные, сложенные, свернутые в трубочку. Перекинутый через спинку стула красный плащ сейчас кажется черным. На столе, как ртуть, блестят серебряные часы.
-Братик… не уходи…
Уинри бы их никогда не спутала, но кто-то малознакомый, в темноте, может и не разобрал бы. Ее маленькая рука мягко провела по растрепанным по подушке, слабо стянутым в хвост волосам, легла на вспотевший лоб с прилипшей челкой.
-Ал, проснись.
Ал вздрогнул и распахнул в темноте глаза.
-Уинри.
Она собрала в горсть его длинные волосы, провела ладонью, приглаживая. Волосы были чистые, скользкие и рассыпались. Ал помолчал, а потом глухо спросил:
-Я опять, да?
Он по движению понял, что она пожала плечом.
-Посидеть с тобой?
-Угу.
Она села на кровать у него в ногах, обняла руками коленки и зачем-то попросила:
-Ал… а расскажи, что тебе снится, а?
Ал перевернулся на спину и долго молчал, глядя в потолок большими, влажно поблескивающими глазами. В комнате потихоньку светлело.
-Я прошу его остаться, - наконец сказал он, и Уинри подумала вдруг, какой взрослый у него стал голос. – Мне все время снится одно и то же. Снится, что я лежу с ним рядом, как в детстве. Он спит близко-близко, а я даже дышать боюсь. Лежу, обнимаю его, и знаю, что скоро вставать. Вот в любое мгновение, может быть. И мне так от этого страшно, так… тоскливо, вот здесь, - его ладонь легла на грудь слева. – Так не хочется, чтобы это кончалось… Я знаю, если он проснется – это кончится… Но он спит. Сладко так, знаешь, на спине – помнишь, он все время так спит, - Ал садится на кровати, и его лицо отчетливо видно – в комнате совсем светло. – И тут я понимаю, что чего-то не хватает…
Уинри улыбается тоже, она уже поняла, о чем он. Она видит улыбку Ала, когда он говорит:
-И я всегда беру и зачем-то за краешек задираю ему футболку на животе…
-------
-… потому что делать тебе нечего, - недовольно пробормотал он, наморщив нос. Утренняя прохлада пробегала по коже, но ему это не мешало. Эдвард спал с голым животом, посапывал и чему-то тихонько улыбался. Видимо, ему снилось под утро что-то хорошее.
Над Мюнхеном медленно вставало солнце.
От автора: спасибо, что дочитали до конца. Для меня это очень ценно. Искренне надеюсь, что не разочаровала.
И пожелайте мне завтра удачи на экзамене...
ы-ы-ы...
Автор: Shiwasu
Бета: schuhart_red
Фендом: Full Metal Alchemist
Дисклеймер: не принадлежат, не извлекаю
Пейринг: Эд/Ал
Рейтинг: NC-17 (общий)
Жанр: ангст, романс, ангст
Статус: закончен
Предупреждение: инцест. И еще конец...
Саммари: "-Ты дурак, братик..."
Размещение: с разрешения - пожалуйста
От автора: благодарности всем, дочитавшим до конца. Спасибо.
Часть пятая
-Как… как же теперь поступить? – Росс задавала один и тот же вопрос, как заведенная. Просто повторяла и повторяла его, как мантру, уже, наверное, не понимая его первоначального смысла и не ожидая ответа. – Как же мы ничего не можем сделать?
-Вот так…
-Но так не должно быть, верно? Мы же взрослые, и ничего не можем…
-Здесь никто ничего не может, - черты лица Идзуми в желтоватом свете свечи были резкие, словно высеченные, и в то же время усталые. В городе что-то происходило, около часа назад отключилось электричество и замолк телефон. За окном не было видно ни зги, весь район погрузился в глухую темноту. Лейтенант Брош так и не возвращался, Идзуми и Росс вдвоем так и сидели в пустом темном доме.
Мария тупо смотрела, как уменьшается огарок свечки, плавится, сползает чуть набок. Она просидела все время со звонка Эдварда в коридоре, обутая, в не до конца надетом, сползшем с плеча пальто.
«Эдвард, ты что… Эдвард, а ну немедленно скажи, что ты сделал!» - закричала тогда Идзуми. Росс услышала, как еще в середине последней фразы в трубке зазвучали монотонные, мертвые гудки, но Идзуми почему-то еще несколько секунд не клала трубку, держа ее возле уха и глядя куда-то в никуда. Прошло несколько секунд, прежде, чем она наконец все поняла. И тут она вся словно сползла вниз, плечи ее поникли, она закрыла лицо руками и еле слышно прошептала: «Зачем я их этому научила… Зачем…».
Идзуми сказала: «Это конец». Она сказала: «Какая же я идиотка. Двум пацанам не смогла объяснить, что плохо, а что хорошо.» Она сказала: «Здесь уже никто ничего не сделает», и у Росс, которая уже ринулась в прихожую, опустились дрожащие руки, которыми она никак не могла застегнуть золотые форменные пуговицы. Она опустилась на скамеечку под зеркалом, сложила мигом вспотевшие ладони на коленях и сидела, держа спину прямо, как в строю, и молча глядела на Идзуми.
«Даже если бы мы могли что-то сделать, мы не знаем, где они, Эд так ни слова и не сказал» - сказала Идзуми. Голос у нее был сдавленный, почти жалкий, так на нее обычную непохожий. Это было почти жутко. Она сказала: «Глупые… глупые гениальные мальчишки».
Она сказала, что поняла, что произошло. Если бы у Эдварда реакция пошла так, как у нее самой когда-то, Ал бы не вернулся, а он сам до конца жизни кашлял бы кровью, да и все. Такой жертвы не достаточно. Он сказал, что Альфонс спас его с помощью Камня, то есть с помощью себя. Вложил Камень в него. Исчез. И этот упрямый дурень, конечно, так все никогда бы не оставил. Он взял и проделал в точности то же самое.
Мария мало что понимала в алхимии, но даже она почувствовала тут какую-то нестыковку и спросила: «Почему же Эдвард тогда не исчез?». Идзуми сказала: «Не знаю, как он это сделал. Потому что у него Камень». И добавила: «Пока». А потом совсем тихо: «Господи… хоть бы Ал теперь не наглупил, когда окончательно очнется». Росс не поняла ни слова про «пропорциональность», следующую из закона Равноценного обмена. В общих чертах до нее дошло только, что Альфонс постепенно будет, как Идзуми выразилась, «приходить в себя», а его брат так же постепенно будет переставать что-либо соображать. Чем это в итоге закончится – Идзуми сказала: «Чем угодно».
Росс уже начала набирать штаб в надежде найти Фармана или полковника, или хоть кого-то еще, как в трубке вдруг оборвалась ватная тишина, одновременно с кромешной темнотой вокруг. Все заглохло. Собственно, в этот момент они остались и без единого способа хоть как-то действовать. Росс бессильно опустилась обратно на свою скамеечку, да так и осталась сидеть. Только изредка она слышала, как Идзуми еле различимо шептала, беспомощно опустив взгляд на свои руки: «Я все-таки научила их не тому…»
-----
-Братик, поедем завтра домой?
-Да, поехали.
-Ты… помнишь, где это?
-М-м, - Эд промычал нечто среднее, ни да, ни нет, но Ал просто побоялся переспрашивать. Последние несколько часов он разговаривал с ним так осторожно, словно обрабатывал открытую рану, и все равно постоянно, на каждом шажке натыкался, натыкался на страшные бездонные пробелы.
-Вот… хорошо… поедем завтра. Уинри с бабушкой обрадуются, правда?
-Правда.
Ал невольно старался говорить так, чтобы по интонации было ясно, какого ответа он ждет. Если не делать этого, Эд просто замолкал и глядел на него, и было ясно, что все, о чем он сейчас ему говорил, он говорил все равно что на иностранном языке. Эд прекрасно соображал. Он просто вообще ничего не помнил, ни мест, ни людей, ни фактов. Все, что он когда-либо видел, все библиотеки книг, которые он прочел, все знания – все растворилось в белым-белом тумане. У Ала тихо шевелились волосы.
Истерика прошла, оставив отупение и почти покорность. Но тогда Ал с бледным, как у смерти, лицом, весь трясясь, лихорадочно отодвигал в сторону диван, отпихивал журнальный столик, не заботясь, что и как с него рушится, отшвыривал ковер и падал на колени, принимаясь на полу рисовать пляшущей рукой круг преобразования. Он почти подвывал, стирая кривые, дрожащие линии, рисовал заново, утирая рукавом льющиеся слезы, плакал и все бормотал: «Подожди, братик… подожди, я сейчас», пока перепуганный Эд не поймал его обеими руками и не прижал к себе. Он отволок его на диван, крепко закутал в одеяло и обнял, чувствуя, как младшего колотит, почти как в судорогах. Он целовал его лоб, мокрые щеки, висок, потом целовал в губы, иногда отрываясь и тихонько нашептывая: «Чш-ш-ш, Ал, не надо, тише… не надо этого делать». Эти слова ему будто подсказывало шестое чувство, потому что спроси его, он бы не сказал, чего именно делать не надо. Просто знал, что не надо, и все.
Наконец, Ал кое-как затих, выпростал руки из одеяла, вцепился в него так, что почти стало больно, и заговорил быстро-быстро, какие-то слова, которые, скорее всего, были чьими-то именами или названиями, совершенно незнакомые. Эд ничего этого не понимал. Он просто завороженно смотрел на брата, на то, как движутся его губы, на цвет его кожи, чувствовал его запах и тепло. Больше его ничего не интересовало.
-…Я так и не дозвонился до Учителя… Зато дозвонился до прапорщика Фармана. Он сказал, что полковник жив, но сейчас в больнице – его оперировали, он потерял глаз… Ты слушаешь, братик?
-Слушаю, - согласился Эд. Он все равно ни малейшего понятия не имел, порадоваться ему, что «полковник» жив или посетовать, что он потерял глаз.
-Ты не помнишь его, да? – чуть слышно прошептал Ал. – Ты совсем никого не помнишь?
-Я помню тебя.
-А еще кого-нибудь?
-Только тебя, - пальцы брата нежно, задумчиво гладили его собственные. Ал сглотнул и потерся лбом о его плечо. Ему в сотый раз хотелось спросить: «Совсем-совсем ничего, да?», будто на сотый раз Эд вдруг наморщит нос и скажет: «А-а, ну как же-как же, эта скотина полковник…».
Дурдом. Нелепость какая-то. Внезапная, а потому вообще в голове не укладывающаяся. Его брат, старший брат, который может все, знает все, всегда поможет, защитит, лежит сейчас рядом с ним и угасает. И ничего не знает и никого не помнит. Ал уже тысячу раз сказал вслух: «Ну, как это может быть…». Теперь замолчал, но мозг работал, как сумасшедший, и эта мысль: «Да как это так?», быстро билась жилочкой где-то в голове, тикала, как секундная стрелка. Мысли лихорадочно носились по кругу. Ал уже отчаянно огромное количество раз спросил брата, как он это сделал, что он отдал? Он уговаривал его, упрашивал, задавал наводящие вопросы, и как бился в тупую, беленную штукатуркой стену. Эд просто не понимал, что он от него хочет. Его будто вытерло изнутри одним движением. И Ал даже знал, в какой момент это произошло – когда он сам внезапно пришел в себя на кухне. Альфонс провел пальцем по закрытым векам, золотым ресницам, и брат забавно зажмурился. Синеватые тени у него под глазами стали глубже.
Тогда ощущение было такое, словно Ал до этого находился в распыленном состоянии, как мягкая сыпучая пудра, был ласковый, сомлевший, расслабленный, а потом его как шибануло током, и все частички его рванулись вместе, каждая встала на свое четко определенное место. И Ал включился.
Это было как рассматривать светлячка, одним глазом, сквозь плотно сжатый кулачок, а потом разжать руку и раскрыть глаза. В голову хлынуло понимание, что он стоит сейчас в кухне принадлежащего армии дома, где их, по идее, вообще не должно быть, не понятно, где Данте, где гомункулы, что происходит в городе. Самое страшное было то, что он не понимал, каким образом он сам может быть жив. Он и сейчас продолжал об этом думать, отчаянно пытаясь вычислить результат преобразования. Он лежал рядом с братом, прижимаясь голой грудью к его груди, болтая вслух все, что приходило в голову, и накручивая на палец кончик его косы. Эдвард обычно рявкал, что, мол, если не заплетаешь волосы, то нечего и копаться у него в голове, его это ужасно выводило из равновесия, он даже Алу это редко позволял и постоянно ворчал, хотя тот подозревал, что на самом деле ему это очень нравилось, просто он считал это слишком откровенным – позволить гладить кому-то его волосы. Потому что сейчас он лежал тихо, давая ласкать себя, и млел, его рука изредка гладила младшего по спине, проводя от шеи до самой поясницы. У Ала от этих прикосновений все замирало, а сердце все равно билось, будто стиснутое в крошечной тесной коробочке.
-Нет, - вдруг отчетливо сказал Эд, будто кому-то отвечая, - я тут, с Алом… Хорошо, - он поймал горячей ладонью пальцы младшего и легонько поцеловал. – Тебе привет.
-От кого? – не понял тот.
-От отца, - слегка удивленно ответил Эдвард.
В коробочке исчезло дно, и сердце провалилось вниз. Обе Аловы руки что есть мочи вцепились в брата.
-Ты чего?
-Братик… не уходи.
-М?
Ал прижался к нему крепко-крепко. Вот теперь ему было и правда страшно.
-Помнишь, - заговорил он несколько минут спустя, - мы так же лежали вечером дома, после похорон мамы. Вернее, уже не дома… это был уже просто пустой темный дом…
Они лежали в своей комнате, и Ал так же прижимался к своему старшему брату. Он уже не плакал, но все всхлипывал, всхлипывал, хотя всхлипывать уже и не хотелось и даже было стыдно, что он такой большой, а все никак не может успокоиться. Но братик не ругался. Он никогда не ругал его за такие вещи, никогда над ним не смеялся. Он просто обнимал его и шептал ласковое «чш-ш-ш» на ухо, как взрослый маленькому. Кажется, за ту ночь Эд повзрослел сразу на несколько лет.
Он потом часто так лежали перед сном – уже в доме бабушки Пинако, у Учителя, даже когда их занесло на остров. Они мечтали о том, как вернут маму. Как она будет рада и горда ими. Они будут просыпаться утром, слыша, как внизу на кухне гремит посуда, что-то шкворчит и кипит, как мелодичный мамин голос что-то напевает. И будут нестись вниз, гомоня еще громче прежнего, брызгаться водой в ванной, а потом мокрые, лохматые, наперегонки нестись к завтраку. И можно будет забыть про формулы, про толстенные книги, которые они открывали – и хотелось реветь от бессилия, потому что знаний не хватало и ни слова не было понятного. Можно будет опять бегать, лазить, строгать прутики и прятаться от выдуманных опасностей. А потом, к вечеру, мама приготовит пышный, ароматный пирог и позовет их. На крылечке, прямо на ступеньках, уже будут стоять чашки, блюдечки, салфетки с пирогом. И они все вместе – братья с зелеными от травы коленками и царапинами под носом, и их красивая мама в любимом синем платье прямо на улице сядут пить чай. И будет пахнуть вечерним лугом, и небо будет такое просторное, такого густого теплого цвета, от которого станет светло и грустно, и ни за что не захочется становиться большим.
-…И ты меня всегда обнимал, вот как сейчас, даже если я не плакал. Хотя, иногда и плакал… Иногда становилось совсем невмоготу, и тогда я просил, чтобы ты остался со мной спать, - бормотал Ал, - И ты всегда оставался. Хотя, я иногда просил, потому что мне казалось, что тебе самому грустно, пусть ты и не плакал никогда...
-Правда?
-Ага… Каково тебе было – мама умерла, ты меня утешал, а тебя утешить было некому…
-Не здорово, наверное.
Ал подумал, что пусть у них разница всего в год, пусть брат постоянно орет и иногда глупит, он намного старше его, Ала. Сейчас очень про многое думалось и хотелось спросить: «Как ты смог? Расскажи… чтобы я смог тоже».
-Не болит? – пальцы осторожно коснулись его шеи, и Ал почувствовал, что вообще-то болит. – Синяки остались…
-Ничего.
Эд подтянул повыше одеяло, зарылся носом в Аловы волосы и улыбнулся:
-Надо йода принести. Помнишь, как ты меня в детстве лечил? Сначала отмутузишь так, что я чуть не окочурусь, а потом лечишь. Помнишь?
У Ала забилось сердце – конечно, он помнил. У них была банка йода. Не пузырек, а именно банка, литровая такая. Она была всегда, еще до того, как братья родились, и когда они уезжали из Ризенбурга, в ней оставалась еще добрая треть. Она осталась стоять дома у Уинри.
Маленький Ал макал в нее длинную палочку с накрученной на конец ватой – Эду почему-то никогда не доверял – и ужасно старательно рисовал кривоватые круги преобразования брату на разбитой коленке, а если Эд получал от него по лбу, то и прямо на лбу, так что мама только головой качала. Потом сосредоточенно хлопал в ладоши, клал их на ранку и бормотал заклинания. Эд фыркал и заявлял, что это «антинаучно» (Ал ужасно уважал брата за такие длинные слова), но никогда особо не возражал. Сам Эд всегда мазал младшего зеленкой. Заклинаний по причине антинаучности не читал, а круги рисовал ужасно сложные, а потому ужасно зеленые.
Эд помнил.
-Братик, спишь?
-Угу…
-Не спи, поговори со мной еще.
-Да, слышу, слышу… не тряси. Братик устал… Давай поговори ты, а я послушаю.
-Мы поедем еще путешествовать?
-Куда?
-Куда-нибудь, - Ал не знал, что говорить, поэтому нес первое, что приходило в голову. Он до смерти боялся - что Эд опять заснет, и дыхание у него снова станет тихое, еле слышное. – Мы много путешествовали эти четыре года. Всегда ездили на поездах. Ты очень любишь поезда.
-М-м… серьезно?
-Угу. Правда, ты там все время спишь. Но мне кажется, тебе нравилось… Знаешь, когда мы ехали, мне все время ужасно хотелось положить голову тебе на плечо и тоже подремать…
«Что я буду делать без тебя?»
Но я был большой и железный…
«Что я буду делать без тебя?!»
… и поэтому не мог.
-Ал, - промямлил старший, - тебе не кажется, что это отдает бредом? Как это ты был железный?..
-Неважно, братик… Поедем завтра домой, да? Погода будет хорошая, может, туман будет с утра. Платформа останется вдалеке, сквозь туман пробьется солнце... сверкнет на рельсах, ярко так, представляешь? Мы будем то въезжать в него, то выезжать, за окнами будет то белым-бело, то зелено. Можно будет спать… Потом переедем огромную, широченную реку по мосту, все на миг станет синее, и сразу въедем в розовое и белое – за рекой начнутся сплошные сады: там все цветет сейчас, яблони, вишни… А может, мы будем спать и всего этого не увидим. Так и приедем домой…
-М-м… Ты плачешь?
-Неа… Мы же еще поедем путешествовать?
Эд помолчал, глядя ему в глаза, а потом отчетливо ответил:
-Да.
-Обещаешь.
-Обещаю… Не плачешь?..
-У…уже нет… братик… что… сказала бы мама…
-Не знаю. Иди ко мне.
-------
-Как Вы, полковник? Вам больно?
-Пока нет. Какие новости?
-В Централе сформировано новое правительство. Сейчас идет первое заседание. Новостей пока нет, но, думаю, будут скоро. С нашей стороны потерь нет. Боюсь, Вы пострадали сильнее всех.
-Понятно… Вижу, и у вас рука забинтована, лейтенант.
-Ну, что Вы, - Риза опустила красные, усталые глаза. Ей хотелось снова попросить прощения. - Я в полном порядке…
-Я рад, - правый глаз Роя, не скрытый марлевой повязкой, глядел на нее тускло и почти без выражения.
Плевать ему сейчас было - на цели, идеи, на армию, на государство это - тьфу… Кто-то часто это говорил - громко, сварливо, набычившись. И орал по делу и без: "Чертов полковник!!!" Полковник… Нет, сейчас он чувствовал себя не полковником. Он чувствовал себя просто Роем. Очень усталым и почему-то очень старым Роем. Ему было пусто.
-Звонил Альфонс Элрик, полковник. Хотел поговорить с Вами. Кажется, что-то случилось со Стальным…
Рой вздрогнул, и боль стрельнула там, где раньше у него был глаз, ткнула тупой спицей в глубокую дыру, прямо в голову.
-Набирайте им, - произнес он осипшим от боли голосом. – Прямо сейчас.
Риза поколебалась мгновение, потом вышла и вернулась уже с телефоном, таща за собой шнур. Прижала трубку плечом и стала набирать номер здоровой рукой, поглядывая в потрепанную бумажку, исписанную почерком Фармана. Боль все сильнее сверлила рану, словно глубже ввинчиваясь в череп через пустую глазницу. Сознание мутнело. Рой слышал, что Ризе ответили. Уже не понял, что она говорит. Последнее, что полковник видел перед тем, как снова впасть в беспамятство, было ошарашенное, непонимающее выражение ее лица.
"-Ты помнишь полковника?..
-……"
-------
-… О, Бож-же, Ал… о, да… А-а-а-ал, какой же ты классный…
-… С ума сойти можно…
-…М-м… Скажи, оно совсем не похоже на молоко?
-Ты… дурак, братик…
-Ну, скажи, не похоже ведь?
-На вкус… в общем, нет… Ты куда?
Эд засмеялся и наклонился, чтобы пальцем вытереть уголок его рта:
-Попить тебе принесу, лежи уже.
Дребезжание телефона разорвалось белой вспышкой под зажмуренными веками, Ал резко сел. Только затихшие на кухне шаги неторопливо прошлепали обратно в коридор. Звякнуло, раздался хрипловатый, еще блаженный голос Эда:
-Алло… Кого? М-м, нет… Как? Нет, не знаю, извините. Наверное, ошиблись… Да.
Звяк. Ал прикусил кулак. Эд появился в дверях, все еще расслабленно улыбаясь.
-Кто звонил, братик?
-Не знаю, ошиблись. Держи, - он протянул ему стакан, - Женщина какая-то, от какого-то полковника.
Стакан был холодный, со дна сорвалось несколько прозрачных капелек. Теплая сухая рука провела ему по голой спине снизу вверх, опять рисуя пальцами полосы.
-Спросили какого-то Эдварда… Да, как-то так…
Вода перестала глотаться.
-Я люблю тебя.
Рука на его спине была теплая-теплая.
-------
Погода обещала быть хорошей. Девушка задумчиво глядела на молочный слоистый туман за окном и думала, что когда он рассеется, обязательно будет солнце. А то уже сил никаких не было на этот дождь – зарядил вчера на целый день, с утра до вечера.
-Простите.
В окно вокзальной кассы заглядывал мальчик – очень приятное лицо, из тех, которые всегда улыбаются, чистые темно-серые глаза. Девушка отвлеклась от мыслей о погоде с улыбкой.
-Да-да?
-Будьте добры, два билета до Ризенбурга на первый поезд, пожалуйста.
-Конечно, минуточку.
Она оторвала два квадратика розового картона очень старательно, и штампы на них поставила поровнее – почему-то хотелось, чтобы эти два билета получились аккуратные. Поэтому услышав сдавленный вдох, она не сразу подняла глаза, и успела увидеть только руку, цепляющуюся за стойку перед окошечком. Мальчик тяжело, словно обмякнув, сполз на колени по стене и медленно упал на спину. Глаза его были открыты. Перепуганная до смерти кассирша и работники вокзала так никогда и не узнали, что он видел и слышал те долгие несколько минут.
-------
«Я знаю, ты будешь ужасно злой и снова назовешь меня дураком. Но ты не злись на меня, ладно?
Я не умею словами, ты же знаешь. Но я тоже вижу тебя… каждую веснушку.
Я тут.
Мы когда-нибудь снова поедем путешествовать с тобой.
Я обещал.»
-------
Придя в себя, он рванул от окошка кассы обратно, так и не забрав билеты. Не было сейчас ничего, ни билетов, ни людей, на которых он натыкался и расталкивал, ни вокзала…
Ни брата.
Ал выдохнул и остановился, словно споткнувшись.
Там, откуда он ушел несколько минут назад, так и стоял круглый высокий столик, на нем – две чашки с еще дымящимся кофе, одна выпитая до половины, другая – так и не тронутая. Стоял под столиком черный потертый чемодан, на котором Ал помнил каждую трещинку.
Не было только Эдварда.
Ал медленно подошел к столику, положил на него руки. Чашка брата стояла на столе напротив. И он точно знал, что всего минуту назад он стоял тут сам. Всего минуту назад, до момента, когда Ала накрыло третьей волной, пока он стоял возле кассы, до момента, когда Ал будто по новой включился, на этот раз целиком и окончательно, - брат стоял вот на этом месте.
Коробочка из-под сердца была пустая.
-Ты дурак, братик, - тихо сказал Ал. – Ты даже не попрощался, - он проговорил это и понял, что соврал. Тепло его руки на своей спине он чувствовал сейчас так отчетливо, словно брат стоял у него за плечом.
-------
«Пока, Ал»
-------
Спать можно было еще три часа, но Уинри проснулась резко и полностью. Сна не было.
Уинри могла прекрасно спать, когда была гроза или землетрясение, ее ничуть не смущал визг циркулярной пилы, когда бабуля распиливала металлические детали в мастерской на первом этаже. Но от этих звуков она неизменно просыпалась, слыша их через две, через три стены, или даже вообще не слыша, но зная, что они есть.
Ал звал брата.
С тех пор, как он приехал тогда вечерним поездом один, прошло уже два года, но Уинри все равно отчетливо помнила, что это были первые слова, которые он произнес тогда после трехдневного молчания. Они с бабулей уже думали, что он вообще не может разговаривать. Той ночью он наконец начал плакать.
И теперь каждый раз, когда он приезжал со службы из города погостить, хоть раз – но Уинри это слышала. Иногда сквозь сон, смутно, не просыпаясь. А иногда Ал мог не спать несколько ночей подряд. Потом днем он ходил осунувшийся, с синеватыми тенями под глазами, но все равно улыбался, хоть и грустно, и виновато говорил, что это у него не всегда так, только здесь. Говорил, что дома его всегда одолевают воспоминания.
Уинри закусила губу и откинула одеяло. Она слышала его очень отчетливо, каждое слово. Ал потом никогда не помнил, что говорил во сне, и возможно, это было к лучшему. Наверное, кое-чего и Уинри тоже лучше было бы не слышать.
Мягкое дерево под ногами как бархатное, с детства знаком скрип каждой половицы. В еле синеватом свете раннего утра дом был тихий, замерший. Все-таки, им очень не хватало Эда.
Всхлипы из-за соседней двери слышались очень отчетливо. Уинри тихонько повернула ручку.
Везде были книги. За два года в комнате скопились стопки, горы книг, пачки рукописей, тетрадки, бумаги, рассыпанные, сложенные, свернутые в трубочку. Перекинутый через спинку стула красный плащ сейчас кажется черным. На столе, как ртуть, блестят серебряные часы.
-Братик… не уходи…
Уинри бы их никогда не спутала, но кто-то малознакомый, в темноте, может и не разобрал бы. Ее маленькая рука мягко провела по растрепанным по подушке, слабо стянутым в хвост волосам, легла на вспотевший лоб с прилипшей челкой.
-Ал, проснись.
Ал вздрогнул и распахнул в темноте глаза.
-Уинри.
Она собрала в горсть его длинные волосы, провела ладонью, приглаживая. Волосы были чистые, скользкие и рассыпались. Ал помолчал, а потом глухо спросил:
-Я опять, да?
Он по движению понял, что она пожала плечом.
-Посидеть с тобой?
-Угу.
Она села на кровать у него в ногах, обняла руками коленки и зачем-то попросила:
-Ал… а расскажи, что тебе снится, а?
Ал перевернулся на спину и долго молчал, глядя в потолок большими, влажно поблескивающими глазами. В комнате потихоньку светлело.
-Я прошу его остаться, - наконец сказал он, и Уинри подумала вдруг, какой взрослый у него стал голос. – Мне все время снится одно и то же. Снится, что я лежу с ним рядом, как в детстве. Он спит близко-близко, а я даже дышать боюсь. Лежу, обнимаю его, и знаю, что скоро вставать. Вот в любое мгновение, может быть. И мне так от этого страшно, так… тоскливо, вот здесь, - его ладонь легла на грудь слева. – Так не хочется, чтобы это кончалось… Я знаю, если он проснется – это кончится… Но он спит. Сладко так, знаешь, на спине – помнишь, он все время так спит, - Ал садится на кровати, и его лицо отчетливо видно – в комнате совсем светло. – И тут я понимаю, что чего-то не хватает…
Уинри улыбается тоже, она уже поняла, о чем он. Она видит улыбку Ала, когда он говорит:
-И я всегда беру и зачем-то за краешек задираю ему футболку на животе…
-------
-… потому что делать тебе нечего, - недовольно пробормотал он, наморщив нос. Утренняя прохлада пробегала по коже, но ему это не мешало. Эдвард спал с голым животом, посапывал и чему-то тихонько улыбался. Видимо, ему снилось под утро что-то хорошее.
Над Мюнхеном медленно вставало солнце.
От автора: спасибо, что дочитали до конца. Для меня это очень ценно. Искренне надеюсь, что не разочаровала.
И пожелайте мне завтра удачи на экзамене...
ы-ы-ы...@темы: =Эдвард Элрик/Альфонс Элрик=, =Angst=, =Яой=, =Romance/Fluff=, =NC-17=
-
-
29.06.2009 в 20:46удачи, удачи, удачи *________*
-
-
29.06.2009 в 21:23Удачи на экзамене))))
-
-
29.06.2009 в 21:27Но что же вы, автор, со мной делаете?!? Теперь сижу, нервно курю и вытираю слёзы...
-
-
29.06.2009 в 21:41Ну и конечно же удачи
-
-
29.06.2009 в 22:07-
-
29.06.2009 в 22:27*eternite* это конец, да?И Эд не вернется?конееец
_belko Но что же вы, автор, со мной делаете?!? Теперь сижу, нервно курю и вытираю слёзы... автор сам только что рыдал, сидя в коридоре
Chirsine Ох, огромное спасибо за этот... ну просто идеальный конец. пожалуйстаа
Дочь Шерлока Холмса спасибо за фик)))) Вам спасибо, что прочитали
И спасибо за поддержку
-
-
29.06.2009 в 22:43Chirsine перечитала Ваш комментарий. У Вас такой замечательный комментарий...
Вы просто возрождаете мою веру в людей! Спасибо
-
-
29.06.2009 в 23:57*опять ударяется в сопли*
Верите или нет, в сопли ударялась я, когда полезла все скопом сразу перечитать
-
-
30.06.2009 в 00:07на фоне такого Эд/Ал, что просто пальчики оближешь...
даже нечто подобное по Элрикцесту найти... А было все так...
-
-
30.06.2009 в 00:22ожидавшие хэппи-энда и машину с надписью "Молодожены"
Я, конечно, полный ёж, что вполне вероятно... Но тут вроде как с самого начала особого хэппи-энда не наблюдалось. По общей атмосфере и ощущениям, так сказать. Начиная со стиля преподнесения вами самой братской любви и заканчивая прямым (почти-почти) объяснением того, как это все Эду далось. Напрочь отшибло весь вероятный "особенный" позитив, потому что он показался бы на фоне такой замечательной идеи ее же злостным запарыванием (ни на что не претендую - голое ИМХО). Я, грешным делом, еще более "сурового" конца ожидала, и сердце тихо кровью обливалось. А тут такой приятный и гармоничный "вырулеж" на Шамбалу (как я поняла).
Хватит ныть - сядь и сам напиши!
О, да-а... Эта фраза - великий двигатель всего фанфикшена и любой писательности в целом. Но, в самом деле, готова ниц пасть перед schuhart_red и перед вами. За то, что сподвижения вылились в такую замечательную вещь
-
-
30.06.2009 в 00:30Shiwasu мне кажется, никто не ждал флаффа
дооо, преклоняйся! я сделал 99% работы, ты так, мимо пробегал
-
-
30.06.2009 в 00:41сделал 99% работы, ты так, мимо пробегал ну, сегодня по телефону ты нехило потрудился над обретением мной вновь веры в людей и в себя
Chirsine тут вроде как с самого начала особого хэппи-энда не наблюдалось Ну, для себя я выяснила, что для многих то, что гражданин блюет кровью, не является особо тревожным признаком
тут такой приятный и гармоничный "вырулеж" на Шамбалу (как я поняла). Мне кажется, тут мы должны долго стоять и одобрительно смотреть друг на друга, выражая полное взаимное удовлетворение)) Потрясающе приятно, что мы с Вами вот так оказались по восприятию ситуации настроенными на одну волну
-
-
30.06.2009 в 03:38-
-
30.06.2009 в 08:29да они там вообще не обнимались Т_Т только когда первый раз встретились...ошибка гребаных сценаристов, так мало уделили чувствам Т_Т
-
-
30.06.2009 в 08:54-
-
30.06.2009 в 15:04oompa-loompa так мало уделили чувствам Т_Т Да это не то чтоб ошибка. Это просто японцы) Тут светловолосый, большеглазый Эд повел себя как стопроцентный узкоглазый - реакция на вновь обретенного брата у него была совершенно японская
Гордыня обревелась вся. Я так давно уж не плаала Ну, что Вы
А экзамен аффтар сдааааааааал
-
-
30.06.2009 в 15:09Поздравляю)
-
-
30.06.2009 в 15:13Спасибо!!
-
-
01.07.2009 в 22:14-
-
03.07.2009 в 18:09Так что... пожалуйста... пожелайте мне удачи...
-
-
03.07.2009 в 19:03-
-
12.07.2009 в 16:24-
-
12.07.2009 в 20:24Один вопросик: почему везде соль? Ммм, боюсь, вопроса я не поняла( Соль в каком смысле? Где-то в тексте? Я что-то и не припомню...((
-
-
12.07.2009 в 20:28-
-
12.07.2009 в 20:45ох, чую, щас опять всплывет соленый привкус секса
-
-
12.07.2009 в 21:04-
-
13.07.2009 в 00:25А что конкретно смутило?
-
-
13.07.2009 в 22:43-
-
13.07.2009 в 22:51Хорошо, раз столько нареканий - для Вас секс каков на вкус?
кисло-сладкий?) Было бы интересно))-
-
31.08.2009 в 22:05это просто офигенно!!!!!!!!
я прошу прощения за подобные выражения, но другого в голову не приходит!
долго добиралась до этого фика ( с подачи _belko), но не пожалела ни единой минуты, что потратила на прочтение!
я преклоняю перед Вами колено - это просто шедевр!!!!
браво!!!!!!