Название: Круги своя
Автор: Shiwasu
Бета: schuhart_red
Фендом: Full Metal Alchemist
Дисклеймер: не принадлежат, не извлекаю
Пейринг: Эд|Ал|Рой|Эд|Рой|Ал|...
Рейтинг: NC-17 (общий)
Жанр: ангст, романс, ангст
Статус: закончен, в процессе бетинга
Предупреждение: моральная готовность номер один
Саммари: наконец-то прошли эти долбанные два года
Размещение: с разрешения - пожалуйста
От автора и беты: Автор*заливаясь соплями*: -Ну посмотрипосмотрипосмотри же, как это мило и трогательно!! Я так плакал, когда писал! А когда перечитывал, потом совсем заснуть не мог!
Бета: -Как я мог отдать тебе 15 лет своей жизни...0_о
Круги своя. Часть 6
Круги своя. Часть 6
…У… уходит?..
-Братик! Братик! Братик!!!
Он только что был. Только что снова был. Они только что видели его своими глазами. Живой.
-Братик!! Бра-ти-ик!!
Ал кричал и бился так, словно ему живьем медленно отрезали руку или ногу, отпиливая прямо по кости. Ветер рвал волосы и одежду. Они начинали падать.
На войне у Роя на руках умирали люди – прямо в грязи, в окопах, почти разорванные на части осколками, умирали по частям, умирали от чудовищной боли, умирали, биясь и крича.
Он сейчас снова чувствовал это у себя в руках.
-Братик!! Да пусти меня! Пусти!! Пусти, ради всего святого! – он вывернулся, и Рой на секунду увидел его глаза. – Пустите, полковник!!
Он на мгновение схватил его лицо в ладони и поцеловал прямо в трясущиеся, холодные губы. А потом сразу же опустился на одно колено и сложил еще хранящие прикосновение ладони в замок.
И когда подошва ботинка встала на них, он толкнул что было силы.
-------
-Каждое третье воскресенье месяца, в полночь.
-Хм, и для чего столько таинственности?
-Это… на всякий случай. Их ведь нужно открывать с обеих сторон одновременно…
-Ты так уверен, что вообще сможешь их открыть?
-Уверен.
-Что ж, раз так. Пускай будет третье воскресенье.
-Спасибо, полковник. Мне так спокойнее…
-------
-…Да задержите его кто-нибудь! Держите его!
-Я тебя убью! Убью тебя, сволочь!! – Эд орал, брызгая слюной, так, что жилы на шее чуть не лопались от напряжения. – Кто, гад?! Кто?! Я поубиваю вас всех, собственными руками поубиваю!!! – слезы потоком лились из его побелевших от осатанелого бешенства и горя глаз, текли по грязному, перекошенному лицу. – Кто это сделал?! Кто его убил, тварь?! Кто?! А?! – он успел разбить Хаусхофферу голову об цементный пол, пока его не оттащил офицер Хьюз. Хьюз тут же заорал, хватаясь за сломанный нос, потом сразу за кобуру, и тут же рухнул, сбитый одним звериной по силы ударом, фуражка покатилась по полу. Послышался грохот, пальба в потолок. Эд точно бы его убил, проломив ему голову железной рукой, не схвати его и не оттащи прочь кто-то очень знакомый. Следующие несколько минут он не помнил себя.
Он даже не открывал глаз – они были открыты, он просто очнулся, когда вокруг все уже затихло.
Он сидел рядом с мертвым Альфонсом, его рука была в его светлых волосах. Волосы наощупь были такие же, как всегда, он как-то спал, утыкаясь в них носом. А Альфонса больше не было.
Все.
Это все было мертвое – руки, глаза. Он больше не думает, больше не дышит, больше никогда не двинется, не заговорит, не поднимет взгляд от чертежей и не улыбнется. Он умер. Он не спит. Его больше нет.
Ощущение такой непоправимости люди испытывают только во сне. Наяву его не выдерживает сердце.
Его больше нет рядом. Это не понарошку. Он умер.
Челка набок. Нос. Губы. Он целовал их во сне и умирал от счастья. Брови. Ресницы. Каждый раз, закрывая глаза, он их видел, видел каждую родную ресничку, каждую веснушку… Господи… Этого ничего больше нет.
-А… Ал, - прошевелил он губами. И сразу же услышал, как прямо над ухом голос Ала отозвался:
-Братик, я здесь.
Он когда-то давно сказал это в шутку. А теперь он на самом деле чувствовал, что он седой. Весь седой, до самого последнего волоса. На него накатила дурнота, из носа хлынула кровь, он только успел отползти к первой попавшейся стене, и там его вывернуло наизнанку.
Его когда-то тошнило кровью, еще там, в родном мире. Двое суток тошнило кровью, потому что тогда он отдал за брата всего себя и завис между двумя мирами на эти два дня, тело не выдерживало. Все он прекрасно помнил – и черные пятна на подушке, и раковину в ванной, всю в кровавых черных потеках.
Эд сполз спиной к стене, поджал ноги, уткнулся в колени лицом и закрыл голову руками.
Он помнил каждую трещинку на паркете зала в подземном городе, каждую царапинку в дереве, куда затекала его кровь, когда он очнулся. У него было две руки, две ноги, когда он пришел в себя после преобразования, сидя в черной луже собственной крови. А еще он мог вытянуть руку и коснуться плеча лежащего рядом на паркете Ала. Его живого голого плеча.
-Братик! Братик! – его трясли за плечи. – Братик, ты слышишь меня?!
-Слышу, - глухо отозвался он. Голос Ала опешил и умолк. Потом снова осторожно, неуверенно позвал:
-Брат? Что с тобой, братик?.. Подними голову.
-Нет.
Алов голос снова на секунду пропал. Когда он опять заговорил, в нем отчетливо зазвучала дрожь:
-Да что с тобой?.. Братик, слышишь? Это же я, Ал.
-Я знаю, - пальцы, живые и металлические, сдавили виски. – Я знаю… Кроме тебя в моей голове больше никого нет, Ал… это ты…
-Посмотри на меня?..
-Нет.
…Да, ты бы обнял меня именно так. Мне было бы тепло. Ты прильнул бы ко мне, обнял бы руками за плечи, за голову, ты целовал бы мои волосы, мои пальцы, ты пах бы… ты пах бы… ты пахнешь чем-то родным и знакомым до слез… Ты плачешь… не может быть…
Ал обнимал его и целовал, лихорадочно, целовал все, его волосы, его обхватывающие голову, стиснутые, как камень зажатые ладони. Это был он. Он вырос, вытянулся, плечи стали куда шире, чем раньше, светлый хвост до самых лопаток. Но это он. Его волосы, его руки, запах.
Ал прижался к нему, скорчившемуся в позе последней степени отчаяния, всем телом, давясь слезами от счастья, как от боли, и прошептал в ухо:
-Братик, это я.
-Не может быть… - в колени, глухо, отчаянно. – Не может…
-Это я. Посмотри на меня, братик.
Пауза. А потом Ал услышал, как он тихо прошептал:
-Мне страшно… Я открою глаза, а тебя не будет…
Когда он отнимал ему руки от головы, ласково и нетерпеливо, они были холодные, как лед.
Когда он обеими ладонями осторожно поднял его лицо, изменившееся за два года, осунувшееся, его глаза были закрыты.
Ал испугался только, что так и умрет, не дотянувшись губами.
Когда брат схватил его обеими руками за плечи, будто поймал, Ал понял – успел.
Дотянулся.
В следующее мгновение его резко отодвинули, почти оттолкнули, держа за плечи. Брат смотрел ему в лицо до остановки сердца родными глазами. Сказал:
-Стой, - и замер, держа его на расстоянии вытянутой руки от себя. Он смотрел ему в лицо.
Такими глазами смотрят на выцветшие фотографии на надгробьях. Все еще есть горе, но сил уже нет, и слез уже нет, и чувств уже никаких нет, все пусто. И ты сидишь напротив, тупо смотришь в эту фотографию. Ты настолько ее знаешь, каждую ее линию, точку, что смотреть на нее больно глазам, как будто трешь по давно стертому до мяса, до ямки в кости месту, все трешь и трешь. Смотришь. Все смотришь. И смотришь. Столько на нее уже смотришь. И не знаешь, чего ждешь – что он появится, или ты исчезнешь.
Эд ждал. Просто смотрел на него, словно на фотографию, словно его самого тут все еще не было. Смотрел.
Почти два года.
Эти глаза, это тепло, его ощущение и щекотный, ласковый запах были у него в мозгу почти семьсот тридцать суток. Семьсот тридцать раз он просыпался, и Ал, еще до того, как к телу после сна возвращалась чувствительность, возникал у него перед закрытыми глазами. Все эти утра слились в одно. Он представлял его днями, постоянно, одержимо, болезненно. Сколько раз он представлял, как просто касается его кожи ладонью, просто проводит по волосам – счет шел на миллионы. Он семьсот тридцать раз засыпал, думая о нем. Семьсот тридцать ночей он думал о нем, и семьсот тридцать раз ему хотелось завыть. Как одна бесконечная ночь.
Поэтому сейчас он спросил – не у него, куда-то, в пустоту:
-Я ведь не умер, да?
-Братик, это я, - позвал Ал. Ему на секунду показалось, что между ними стекло, толщиной в вытянутую руку. – Это я, Ал.
-Не понимаю, - признался Эд, так же глядя на него.
-Я пришел за тобой. Я тут, братик…
Эдовы глаза остановились, как замирают стрелки часов. Казалось, встало время.
Ал так никогда и не узнал, что у него было в голове эту бесконечную минуту. Эд просто сидел и прислушивался. В кристальной тишине у понимания был звук крутящейся на игле пластинки. Звук капель дождя, падающего в полную чашку на блюдце. Шуршание и шелест возникали из ниоткуда и начинали заполнять голову.
«Я не понимаю. Я не понимаю. Я не понимаю… тише… этого не может быть… тише… я не понимаю…»
-Это я братик.
Так хотелось закрыть глаза, не смотреть больше, но нельзя – он знал, что потом не хватит духу открыть их снова. Он смотрел, как на солнце, не щурясь. Он знал каждую линию, каждый цвет, каждую черточку. Смотреть было больно. Он тихо, все еще в никуда спросил:
-Не кажешься?
Из сизо-серых глаз текли слезы, повисали на отогнутых нижних ресницах, срывались, быстро чиркая по щеке, текли вниз, в уголок судорожно искривленных губ. Умереть за одно это. Спасибо за одно это, этого уже слишком много. Спасибо.
-Братик, это я…
Эд знал, что после этого больше никогда не будет бояться ничего. Только сделать это сейчас, только сделать, только осилить. Он не слышал этого сам, но знал, что получилось. У него получилось сказать…
-Ты?
Умру. Умру. Умру. Я умру, если скажешь «нет». Умру…
-Я.
Ты еще не поверил, у тебя еще есть шанс. Не спрашивай больше – обратной дороги не будет.
-Ал, - не умирай, выговаривая его имя, не спрашивай, - Ал, это правда ты?
Не умирай от того, что он улыбается.
-Правда, братик…
Не умирай от того, что это он. Не умирай от… Не умирай.
-Братик... мой… Обними. Пожалуйста… обними, ладно?
Просто не умирай. Молчи, не рискуй. Не шевелись, у тебя сердце вырвется через рот.
Да пошло оно, это сердце!
Медленно-медленно, точно прижимая его к живой ране у себя на груди, он притянул его к себе, крест-накрест обнимая обеими руками. Если бы это были его последние слова до того, как у него разорвалось бы сердце – и пускай. Почувствовав под щекой его теплую, живую щеку, Эд тихо прошептал:
-Сокровище ты мое.
-------
Я звал тебя.
Я скучал.
Я тосковал по тебе.
Я хотел тебя и нуждался в тебе.
Я не мог без тебя.
Я искал тебя. Потом ждал тебя. Потом надеялся на тебя. Верил.
Я сошел с ума по тебе.
Я по тебе умер.
Я обнимаю тебя.
И я снова жив.
-------
Рой стоял в трех шагах от сияющего прохода к Вратам. Стоял молча. В последний раз с пустой головой. Он знал, что будет скоро…
-Я знаю, ты меня слышал, - сказал он и сложил ладони. – Пускай будет третье воскресенье… Я жду.
Когда он шел к выходу, подземный зал был освещен только тусклым синим предвечерним светом, проникающим через далекие разломы в потолке, где-то высоко-высоко. Рой шел, оставляя за собой мокрые следы.
Он выходил на поверхность.
-------
Над Мюнхеном медленно вставало солнце.
Оно вставало над Мюнхеном впервые за семьсот тридцать рассветов, теплое, сверкающе-оранжевое, свежее и долгожданное. Улица уходила вниз, перекатываясь округлым чешуйками камней мостовой. Дома давали ей дорогу. Светлело, и сквозь темную массу стен проступили окошки, двери, потом дома отделились друг от друга, появились фонарные столбы, бордюры.
Снизу по улице, откуда-то с той, обратной стороны, поднималось солнце. Оно заполняло тончайшим розовым все вокруг, растекалось по небу вверх, обесцвечивая ночную тяжелую серость, разбавляя синий сладкой персиковой водой. В остром, холодном утреннем воздухе чуть слышно потянуло запахом согретой листвы и крыш, тонко-тонко, еще не сам запах, а его предчувствие, как предчувствие тепла.
Солнце показалось над крышами тонким ослепительным краем. Оно легко захватывало мир. Оно было для всех и каждого. От него было светло и тепло. Хорошо.
Эд подумал, что это же самое солнце, что он видел в детстве, что светило на их дом, пробираясь сквозь шторы, и будило их с братом, когда они были маленькие. Что-то происходило, что-то менялось – а оно все так же светило над миром. Всем и каждому.
Рассвело. Они сидели рядом на ступеньках дома, и новое, только что проснувшееся солнце одинаково ласково прикасалось к их лицам, дотягиваясь через всю облитую золотым медом улицу. Как в детстве.
Светло и тепло. Всего-то и нужно для того, чтобы ощутить счастье.
Брат привел сюда Ала за руку и сидел, так и держа его ладонь. Первый раз дотронувшись, он больше его не отпускал. Выпустил только на секунду, для одного-единственного хлопка ладонями. Возле Врат алхимия все еще действовала.
Двое молодых офицеров в сопровождении цыганки осторожно, как спящего, подняли Хайдриха. Прижимая своего младшего к себе, Эд молча смотрел, как выносят Альфонса. Его глаза были как золотистый камень, гранитно-твердая порода, и сухие, без единой слезы. Он смотрел долго, даже когда двое исчезли, он все еще смотрел им вслед.
-Герр Элрик? Вам нужна наша помощь? Может быть, мы чем-нибудь поможем? – седеющий мужчина в военной форме осекся. Даже на Ала пахнуло холодом. Такое он слышал впервые.
-Вон… - Эд говорил очень тихо, но от его голоса замер весь огромный дворцовый зал, все, кто в нем находились. – Вы все. Пошли вон отсюда.
Через несколько минут замок профессора Хаусхоффера ушел под землю, как ушел когда-то старинный легендарный город, на месте которого сейчас стоял Централ…
Скоро по улице, по этому тонкому медовому свету начнут ходить люди. Не хочется никого, но ничего не поделаешь. Это жизнь, везде одинаковая.
-Знаешь, про что я сейчас думаю? – сердце билось у Ала где-то в горле. Он держал свою руку в его и чувствовал его, каждой клеточкой. Он смаргивал, но еще нежное, прозрачное солнце, искажалось в чем-то сверкающем, стоящем в глазах.
-Знаю, - ответил Эд. Он, кажется, сорвал голос, и говорил теперь тихо.
-Зачем ты это сделал?
Солнце поднималось все выше, вроде бы незаметно, а его нижний краешек все равно оторвался от крыши на глазах, как капелька воды. Зачем? Ответа не было.
-Может, когда-нибудь, я смогу это объяснить. Сейчас не могу.
Ал тоже смотрел на солнце.
-Что бы ты тут делал, когда вернулся один?
-Умер бы, - брат ответил не задумываясь, словно его спросили, какой на дворе год. А когда Ал еле слышно, прерывисто вздохнул, потянул его за руку. Тот удивленно, жалобно посмотрел на него, потом понял и, чуть замявшись, забрался к нему на колени, прислонился, прижался. Наконец. Наконец-то. Обнял руками за бока и почувствовал, как теплые сухие пальцы касаются его щеки, вытирают слезы, а потом просто тихонько гладят. Счастье просто чувствовать его руку. Ал подумал, что она стала тяжелая.
-Я помню, в детстве я видел, как это делает мама, - его голос снился Алу таким, каким он слышал его последний раз, там, на вокзале. На самом деле, он уже сделался ниже, но звучал так же: те же паузы, те же интонации, как слышанная сотни раз песня, где знаешь каждую ноту. – Она всегда нас с тобой так жалела. А потом ты как-то упал и что-то расквасил себе, кажется… нос, - палец легонько нажал ему на кончик носа, - и принялся реветь… ну да, вот так, - слезу опять подхватили, прямо с ресниц, - И еще мелк… м-м-м, еще пятилетний я решил тоже тебя пожалеть, как делала мама. И не поднял, - Ал не выдержал, прыснул, прижимаясь щекой к теплой шее, - Ты тогда был здоровее меня. Помню, как я ревел, когда это понял, и ужасно на тебя обиделся, - он прижал его поближе к груди теплой щекой и поцеловал в макушку. – Чш-ш-ш… Видишь, теперь поднимаю.
-Ты стал большой, - честно сказал Ал, вытирая мокрые глаза и нос о его рубашку.
-Еще бы, - бледная тень того, прежнего, но все же это было вне всяких сомнений оно, знаменитое Эдово фырканье. – Я всегда говорил, что всем вам еще покажу.
-Ты знаешь, кто ты?
-М? – от его тона Эд насторожился.
-Ты врун.
«Мы еще поедем путешествовать? Обещаешь?»
«Обещаю»
-И дурак.
Эд молчал. Молчал мрачно, как туча. Ал чувствовал, как даже его пальцы на его щеке похолодели. Уголки Алова рта неслышно загнулись кверху.
-А еще ты динамщик, - он знал, что говорит.
Даже коленки под ним вздрогнули, брат схватил его за плечи и развернул к себе.
-Ал, - хрипло и несчастно проговорил он, у него даже голос не сразу послушался. Он наконец-то смотрел Алу в лицо: сердитые брови, нос, бледный, все веснушки выцвели и куда-то подевались, глаза стали темней, не такие прозрачные, но все равно медово-коричные, те же самые. Все лицо стало взрослее, но тоже прежнее. А ресницы были больше не золотые – они больше не доставали до бровей и не отгибались на самые щеки снизу, будто посыпанные золотой пыльцой, уже не так пушились. Ресницы стали темные, глянцевитые, упругие, позолоченные остались только самые-самые кончики. В глазах Эда плескалось солнце, сердито и отчаянно. – Ал, - повторил он, - давай лучше просто убей меня об коленку, а? Вот что хочешь, как хочешь, только не надо обзывать меня словами этой скотины в погонах.
-Тогда мне придется сделать это три раза: за подземелье, когда ты чуть не умер, за вокзал и за сегодня, - безжалостно подсчитал Ал, - Между прочим, эта "скотина в погонах" помогла мне перебраться к тебе.
-Вот зараза… - пробормотал Эд, беспомощно хмурясь.
-И он помогал мне доставать книги, когда у меня еще не было доступа в Центральную библиотеку, - добавил Ал. Эд, нахмурившись, мрачно смотрел ему куда-то в плечо. Потом в голове у него, видимо, что-то щелкнуло, и он глянул на Ала. Тот вздрогнул.
-Так, минутку… Что за "когда еще"?
Теплая ладонь заползла Алу в плащ, по боку, ниже, к поясу штанов, а затем в карман. Оп! Часы болтались на цепочке у брата в пальцах. Раньше - ох, как бы он начал орать. Ал даже съежился, несмотря на тепло, облизавшее бок, и на то, что пальцы в кармане только что были ошеломляюще близко, только вчера ему такое снилось.
Эд орать не стал. Поджав губы, он несколько секунд смотрел на серебряные часы долгим, полным какой-то хмурой нежности взглядом, а потом убрал их на место, очень аккуратно, будто ему тоже они казались маленьким живым существом, положил сверху на карман ладонь и сказал:
-Забудь, Ал. Ладно?
-О службе?
-И об алхимии.
Ал уже открыл было рот, а потом понял. Положил голову обратно ему на плечо, обнял покрепче, все еще чувствуя на бедре его руку. Он смотрел на его собранные в хвост волосы. Потом все-таки потянулся и собрал их пальцами. Гладкие. Шелковые. Рассыпаются. Чего бы он за это не отдал…
-Люблю твои волосы, - прошептал он и почувствовал на затылке точно такое же движение.
-Все нравятся… У тебя уже смотри, у самого такие, - тихо отозвался Эд. - Надо же, - он погладил ладонью длинные ореховые пряди. - Вырос… Теперь придется привыкать к тебе такому…
Ал сглотнул:
-А… долго привыкать? - как-то по-детски спросил он.
-Долго.
-Сколько?
-Всю жизнь, - дыхание обожгло губы. Помнит. Любит. Любит же. - Ал?
Солнце начало еле ощутимо пригревать плечи. Запах осени, запах утра, запах улицы. И запах брата. Ал сглотнул снова… Запах любимого человека.
-Что?
-Можно мне…
-Можно, - прошептал Ал в ответ, а потом запоздало вспомнил и спросил. - Ухо?
-Почти… - прошептал он ему в губы, почти задевая, а потом наконец дотянулся и поцеловал.
Хотел тебя. Два года хотел тебя: просыпался утром, засыпал вечером, вздрагивал и открывал глаза ночью от навалившейся тоски. И хотел тебя, до слез, до детских всхлипываний, до боли, до безумия хотел тебя, даже не рядом с собой - внутри, под кожу и глубже, к сердцу.
Кажется, в первый раз он его поцеловал только вчера. Только вчера пришел на эту кухню в принадлежащем армии доме, наклонился, взяв его за коленки, и прикоснулся наконец к теплым, маленьким, желанным губам. Он помнил его ошеломленные глаза, помнил, как его губы в первый раз в жизни неуверенно, обмирая от страха, двинулись под его губами и еле-еле ответили на поцелуй. Помнил, какой он был испуганный, сжавшийся, и как потом потеплел под его ртом, робко обнял за шею и трогательно млел. Помнил выступающие ключицы и косточку на плече, короткие прядки, прикрывающие зарозовевшее ухо. Теперь это все вспоминалось по-другому, теперь он понимал, какой же Ал был тогда маленький. Когда он вспоминал, что с ним сделал, у него волосы шевелились на голове от ужаса. Ему бывало страшно, бывало стыдно так, что хотелось провалиться, его мучили сомнения. И все равно он не мог спать ночами, видя перед собой сизые, умирающие глаза и слыша задыхающееся, рвущееся сквозь стыд: "Братик… еще…".
-Братик…
И все сомнения как-то сами собой отпали.
Мурашки по губам снова побежали те же самые, прикосновение пощипывало кожу, как шампанское. Черт с ним со всем… Эд провел по его губам, замер, ловя волшебное ощущение каждой морщинкой на нежной розовой кожице. Как во сне… Почувствовал, как его губу легонько прихватили, младший вздохнул и потянул его к себе.
Целовать его. Ласково, осторожно, раздвигая языком любимые губы, чуть изменившиеся, ставшие тверже и горячее, по-новому ощущая их вкус, каждую выпуклость и складочку… Эд вдруг понял, что ему не хватает дыхания, но не только от того, что сердце колотилось в груди, как сумасшедшее - Ал стискивал его руками с такой силой за ребра, что он не мог вздохнуть, почти до боли, и притягивал к себе, сам тянулся к его губам, стремясь прижаться плотнее.
-Братик…
Когда чужой язык ворвался в его рот, Эд ошалело распахнул глаза и еле удержался, чтобы не отпрянуть. Он испугался. Вся кровь толчком, с гулким ударом бросилась ему в голову, почти больно стукнув в виски. Ал?.. Младший жадно целовал его, раздвинув языком его губы, трогая его изнутри, ласково и откровенно, терся, прихватывая и прикусывая его губы, посасывал, навязывая свой напористый, почему-то смутно знакомый ритм. Эд возбудился сразу же, резко, почти до боли, и сквозь ошеломление от поцелуя ощутил, как на нем заерзали, прижимаясь. Так же обнимая его за шею одной рукой, младший потянул его ладонь себе на внутреннюю сторону бедра. Только Эд ощутил под пальцами его возбуждение, как его ладонь прижали изо всех сил, на губах завибрировал стон:
-М-м-м, братик…
Эд затащил его по лестнице в дом, еще сам не понимая, что происходит. Он даже не успевал за происходящим, все внезапно происходило очень быстро. Свистнул ремень, жилетка как будто сорвалась с плеч сама собой, он проследил глазами, как следом на пол упал красный плащ - его старый красный плащ? - а следом вдруг в лопатки ему уперлась входная дверь, и он только подумал: "…что?"
-Ал… - еле выдохнул он через рассыпающиеся фейерверки перед глазами, когда его брюки с вжиканьем расстегнулись, и внутрь, прямо под белье влезли горячие пальцы, жадно сжали, - Ал… ты что… погоди…
-Не могу ждать… - пуговицы на его груди расстегивались одна за другой.
-Ал… да стой, я же сейчас…
-Я тоже… иди ко мне, - Эда потянули за руку вниз, заставляя опускаться на пол, - Братик, потрогай меня…
Эд понял, что лежит на нем сверху, на горячем, готовом, тяжело дышащем, с раздвинутыми ногами, и ему снесло крышу. Опять? Сейчас он же его снова, как тогда… "Подожди, - билось в голове, - а привыкнуть? Хоть чуточку привыкнуть?"
-Мы в прихожей…
-К черту, - руки младшего лихорадочно распускали ремень на собственных штанах, он весь дрожал, - к черту, - он потянул его к себе за волосы, глядя в упор раскрывшимися на всю радужку зрачками, - Трахни меня… хочу тебя, всего, хочу прямо здесь, ужасно хочу…
Так, все. Плевать. Здесь и сейчас.
Сошел с ума по тебе.
Этот новый Ал пугал, он был совсем другой. Эд не узнавал почти ничего из того, что помнил, ни одной линии, ни одного ощущения. Только движение, которым он подался к его рукам, когда он распахивал на нем черную куртку. Застежка на горловине - щелк! Этого нового Ала хотелось одержимо, таких безумных и бредовых у него даже снов не было, когда утром он просыпался на испачканных простынях. Его хотелось отыметь до криков, его хотелось кусать, окрепшие плечи, грудь, оставлять на нем… отметины.
Отметины.
Эд сначала даже не понял, что это. Уже пожелтевшие пятна на шее, на такой знакомой ключице, на груди - до самого выреза черной майки. Эд опешил: прошло уже два года - как синяки могли сохраниться?.. Что он такое делал, чтобы они не сходили? Он что, не давал его отметинам исчезнуть два года, чтобы…
Стоп.
-Ал? - тихо позвал он, глядя на еще яркий кровоподтек у него на плече. Свежий мазок фиолетового. Эд тупо смотрел, пытаясь вспомнить, где такое уже видел. Черная майка… шея и ключицы в засосах… Вспомнил. Он это видел в зеркале. Давно.
-Ал? - испуганно позвал он, поднимая взгляд и уже чувствуя, как тело под ним окаменело. Альфонс в шоке смотрел на него.
Почему? Просто: почему? Почему ему никогда до этого не приходило в голову…
-Ал?
Густо-карамельные в полумраке прихожей, без единой искры глаза напряженно вглядывались в Алово лицо, будто разгадывая шифр, головоломку. Секунда. Две. А потом наконец понял. Медленно помотал головой:
-Нет… Не бывает.
Отполз, сел на пол рядом с дверью и снова покачал головой, словно младший показывал ему неправильные расчеты.
-Нет, не бывает, Ал…
-Братик, - глупо позвал Альфонс. Это было хуже, чем в дурном сне. Такое происходит только в бредовом, путанном кошмарном сне.
Это был Ал. Но какой-то другой, чей-то другой Ал, не его. Ал из какого-то третьего мира. Его Ала опять не было. А он опять как идиот поверил…
-С кем ты спал? - обычным голосом спросил он, кивая на синяк у него на плече. Что за глупость… На его Але такого не было. Чей-то след, след чужого поцелуя, укуса, прикосновения. Хотя, почему "чей-то". - Полковник?
Ал был бледный, как смерть.
-Да, - ровно проговорил он, глядя помертвевшими стеклянными глазами. - Братик, это не так…
-Ты переспал с полковником? - на всякий случай переспросил Эд и чуть нервно не прыснул. Черт, даже звучит как-то нелепо.
Тихо:
-Да.
-То есть, он касался тебя своими руками, брал тебя, трогал? - монотонно перечислил Эд. Просто хотелось узнать, неужели правильно расслышал. - Ты трахался с полковником?
-Да…
Точно так же трогали другие руки, другие губы. Точно так же. Он спал с кем-то другим.
Точно.
Так же.
-Я понял, - просто сказал Эд и поднялся. Пуговицы… на кой черт столько пуговиц? Ремень тоже никак не хотел попадать в пряжку.
-Послушай меня, - его голос пробрал до костей. - Подожди…
И кто это говорил?
-Не могу ждать, - ответил Эд в никуда, подбирая с пола жилетку. Да, надо же, плащ действительно был его, привет.
-Куда ты?
-Сиди здесь, - автоматически ответил он, шаря по полке и слыша, как он встает. Где ключи?.. Где, мать их, ключи?! Шаги…
-Братик.
-Сиди здесь.
-Послушай меня, я не…
-Сиди здесь.
-Я думал, я умру, ко…
-Я, твою мать, сказал: сидеть здесь!!! - заорал он так, что сам оглох от своего крика, а сердце упало куда-то в дыру. Какое, к черту, сердце… - Просто. Сиди. Здесь.
Он вышел и закрыл за собой дверь, так и не повернувшись, спустился по лестнице и зашагал по улице, все еще сжимая в кулаке ключи. На улице опять было непонятно какое время суток. Без времени суток. Семьсот тридцать первый день.
Только отойдя уже далеко, он вдруг вспомнил, что на лестнице Хайдрихова дома, на этих пяти ступенях сегодня… или когда-то… произошло что-то настолько хорошее, насколько лишь может быть. Там светило солнце.
Автор: Shiwasu
Бета: schuhart_red
Фендом: Full Metal Alchemist
Дисклеймер: не принадлежат, не извлекаю
Пейринг: Эд|Ал|Рой|Эд|Рой|Ал|...
Рейтинг: NC-17 (общий)
Жанр: ангст, романс, ангст
Статус: закончен, в процессе бетинга
Предупреждение: моральная готовность номер один
Саммари: наконец-то прошли эти долбанные два года
Размещение: с разрешения - пожалуйста
От автора и беты: Автор*заливаясь соплями*: -Ну посмотрипосмотрипосмотри же, как это мило и трогательно!! Я так плакал, когда писал! А когда перечитывал, потом совсем заснуть не мог!
Бета: -Как я мог отдать тебе 15 лет своей жизни...0_о
Круги своя. Часть 6
Круги своя. Часть 6
…У… уходит?..
-Братик! Братик! Братик!!!
Он только что был. Только что снова был. Они только что видели его своими глазами. Живой.
-Братик!! Бра-ти-ик!!
Ал кричал и бился так, словно ему живьем медленно отрезали руку или ногу, отпиливая прямо по кости. Ветер рвал волосы и одежду. Они начинали падать.
На войне у Роя на руках умирали люди – прямо в грязи, в окопах, почти разорванные на части осколками, умирали по частям, умирали от чудовищной боли, умирали, биясь и крича.
Он сейчас снова чувствовал это у себя в руках.
-Братик!! Да пусти меня! Пусти!! Пусти, ради всего святого! – он вывернулся, и Рой на секунду увидел его глаза. – Пустите, полковник!!
Он на мгновение схватил его лицо в ладони и поцеловал прямо в трясущиеся, холодные губы. А потом сразу же опустился на одно колено и сложил еще хранящие прикосновение ладони в замок.
И когда подошва ботинка встала на них, он толкнул что было силы.
-------
-Каждое третье воскресенье месяца, в полночь.
-Хм, и для чего столько таинственности?
-Это… на всякий случай. Их ведь нужно открывать с обеих сторон одновременно…
-Ты так уверен, что вообще сможешь их открыть?
-Уверен.
-Что ж, раз так. Пускай будет третье воскресенье.
-Спасибо, полковник. Мне так спокойнее…
-------
-…Да задержите его кто-нибудь! Держите его!
-Я тебя убью! Убью тебя, сволочь!! – Эд орал, брызгая слюной, так, что жилы на шее чуть не лопались от напряжения. – Кто, гад?! Кто?! Я поубиваю вас всех, собственными руками поубиваю!!! – слезы потоком лились из его побелевших от осатанелого бешенства и горя глаз, текли по грязному, перекошенному лицу. – Кто это сделал?! Кто его убил, тварь?! Кто?! А?! – он успел разбить Хаусхофферу голову об цементный пол, пока его не оттащил офицер Хьюз. Хьюз тут же заорал, хватаясь за сломанный нос, потом сразу за кобуру, и тут же рухнул, сбитый одним звериной по силы ударом, фуражка покатилась по полу. Послышался грохот, пальба в потолок. Эд точно бы его убил, проломив ему голову железной рукой, не схвати его и не оттащи прочь кто-то очень знакомый. Следующие несколько минут он не помнил себя.
Он даже не открывал глаз – они были открыты, он просто очнулся, когда вокруг все уже затихло.
Он сидел рядом с мертвым Альфонсом, его рука была в его светлых волосах. Волосы наощупь были такие же, как всегда, он как-то спал, утыкаясь в них носом. А Альфонса больше не было.
Все.
Это все было мертвое – руки, глаза. Он больше не думает, больше не дышит, больше никогда не двинется, не заговорит, не поднимет взгляд от чертежей и не улыбнется. Он умер. Он не спит. Его больше нет.
Ощущение такой непоправимости люди испытывают только во сне. Наяву его не выдерживает сердце.
Его больше нет рядом. Это не понарошку. Он умер.
Челка набок. Нос. Губы. Он целовал их во сне и умирал от счастья. Брови. Ресницы. Каждый раз, закрывая глаза, он их видел, видел каждую родную ресничку, каждую веснушку… Господи… Этого ничего больше нет.
-А… Ал, - прошевелил он губами. И сразу же услышал, как прямо над ухом голос Ала отозвался:
-Братик, я здесь.
Он когда-то давно сказал это в шутку. А теперь он на самом деле чувствовал, что он седой. Весь седой, до самого последнего волоса. На него накатила дурнота, из носа хлынула кровь, он только успел отползти к первой попавшейся стене, и там его вывернуло наизнанку.
Его когда-то тошнило кровью, еще там, в родном мире. Двое суток тошнило кровью, потому что тогда он отдал за брата всего себя и завис между двумя мирами на эти два дня, тело не выдерживало. Все он прекрасно помнил – и черные пятна на подушке, и раковину в ванной, всю в кровавых черных потеках.
Эд сполз спиной к стене, поджал ноги, уткнулся в колени лицом и закрыл голову руками.
Он помнил каждую трещинку на паркете зала в подземном городе, каждую царапинку в дереве, куда затекала его кровь, когда он очнулся. У него было две руки, две ноги, когда он пришел в себя после преобразования, сидя в черной луже собственной крови. А еще он мог вытянуть руку и коснуться плеча лежащего рядом на паркете Ала. Его живого голого плеча.
-Братик! Братик! – его трясли за плечи. – Братик, ты слышишь меня?!
-Слышу, - глухо отозвался он. Голос Ала опешил и умолк. Потом снова осторожно, неуверенно позвал:
-Брат? Что с тобой, братик?.. Подними голову.
-Нет.
Алов голос снова на секунду пропал. Когда он опять заговорил, в нем отчетливо зазвучала дрожь:
-Да что с тобой?.. Братик, слышишь? Это же я, Ал.
-Я знаю, - пальцы, живые и металлические, сдавили виски. – Я знаю… Кроме тебя в моей голове больше никого нет, Ал… это ты…
-Посмотри на меня?..
-Нет.
…Да, ты бы обнял меня именно так. Мне было бы тепло. Ты прильнул бы ко мне, обнял бы руками за плечи, за голову, ты целовал бы мои волосы, мои пальцы, ты пах бы… ты пах бы… ты пахнешь чем-то родным и знакомым до слез… Ты плачешь… не может быть…
Ал обнимал его и целовал, лихорадочно, целовал все, его волосы, его обхватывающие голову, стиснутые, как камень зажатые ладони. Это был он. Он вырос, вытянулся, плечи стали куда шире, чем раньше, светлый хвост до самых лопаток. Но это он. Его волосы, его руки, запах.
Ал прижался к нему, скорчившемуся в позе последней степени отчаяния, всем телом, давясь слезами от счастья, как от боли, и прошептал в ухо:
-Братик, это я.
-Не может быть… - в колени, глухо, отчаянно. – Не может…
-Это я. Посмотри на меня, братик.
Пауза. А потом Ал услышал, как он тихо прошептал:
-Мне страшно… Я открою глаза, а тебя не будет…
Когда он отнимал ему руки от головы, ласково и нетерпеливо, они были холодные, как лед.
Когда он обеими ладонями осторожно поднял его лицо, изменившееся за два года, осунувшееся, его глаза были закрыты.
Ал испугался только, что так и умрет, не дотянувшись губами.
Когда брат схватил его обеими руками за плечи, будто поймал, Ал понял – успел.
Дотянулся.
В следующее мгновение его резко отодвинули, почти оттолкнули, держа за плечи. Брат смотрел ему в лицо до остановки сердца родными глазами. Сказал:
-Стой, - и замер, держа его на расстоянии вытянутой руки от себя. Он смотрел ему в лицо.
Такими глазами смотрят на выцветшие фотографии на надгробьях. Все еще есть горе, но сил уже нет, и слез уже нет, и чувств уже никаких нет, все пусто. И ты сидишь напротив, тупо смотришь в эту фотографию. Ты настолько ее знаешь, каждую ее линию, точку, что смотреть на нее больно глазам, как будто трешь по давно стертому до мяса, до ямки в кости месту, все трешь и трешь. Смотришь. Все смотришь. И смотришь. Столько на нее уже смотришь. И не знаешь, чего ждешь – что он появится, или ты исчезнешь.
Эд ждал. Просто смотрел на него, словно на фотографию, словно его самого тут все еще не было. Смотрел.
Почти два года.
Эти глаза, это тепло, его ощущение и щекотный, ласковый запах были у него в мозгу почти семьсот тридцать суток. Семьсот тридцать раз он просыпался, и Ал, еще до того, как к телу после сна возвращалась чувствительность, возникал у него перед закрытыми глазами. Все эти утра слились в одно. Он представлял его днями, постоянно, одержимо, болезненно. Сколько раз он представлял, как просто касается его кожи ладонью, просто проводит по волосам – счет шел на миллионы. Он семьсот тридцать раз засыпал, думая о нем. Семьсот тридцать ночей он думал о нем, и семьсот тридцать раз ему хотелось завыть. Как одна бесконечная ночь.
Поэтому сейчас он спросил – не у него, куда-то, в пустоту:
-Я ведь не умер, да?
-Братик, это я, - позвал Ал. Ему на секунду показалось, что между ними стекло, толщиной в вытянутую руку. – Это я, Ал.
-Не понимаю, - признался Эд, так же глядя на него.
-Я пришел за тобой. Я тут, братик…
Эдовы глаза остановились, как замирают стрелки часов. Казалось, встало время.
Ал так никогда и не узнал, что у него было в голове эту бесконечную минуту. Эд просто сидел и прислушивался. В кристальной тишине у понимания был звук крутящейся на игле пластинки. Звук капель дождя, падающего в полную чашку на блюдце. Шуршание и шелест возникали из ниоткуда и начинали заполнять голову.
«Я не понимаю. Я не понимаю. Я не понимаю… тише… этого не может быть… тише… я не понимаю…»
-Это я братик.
Так хотелось закрыть глаза, не смотреть больше, но нельзя – он знал, что потом не хватит духу открыть их снова. Он смотрел, как на солнце, не щурясь. Он знал каждую линию, каждый цвет, каждую черточку. Смотреть было больно. Он тихо, все еще в никуда спросил:
-Не кажешься?
Из сизо-серых глаз текли слезы, повисали на отогнутых нижних ресницах, срывались, быстро чиркая по щеке, текли вниз, в уголок судорожно искривленных губ. Умереть за одно это. Спасибо за одно это, этого уже слишком много. Спасибо.
-Братик, это я…
Эд знал, что после этого больше никогда не будет бояться ничего. Только сделать это сейчас, только сделать, только осилить. Он не слышал этого сам, но знал, что получилось. У него получилось сказать…
-Ты?
Умру. Умру. Умру. Я умру, если скажешь «нет». Умру…
-Я.
Ты еще не поверил, у тебя еще есть шанс. Не спрашивай больше – обратной дороги не будет.
-Ал, - не умирай, выговаривая его имя, не спрашивай, - Ал, это правда ты?
Не умирай от того, что он улыбается.
-Правда, братик…
Не умирай от того, что это он. Не умирай от… Не умирай.
-Братик... мой… Обними. Пожалуйста… обними, ладно?
Просто не умирай. Молчи, не рискуй. Не шевелись, у тебя сердце вырвется через рот.
Да пошло оно, это сердце!
Медленно-медленно, точно прижимая его к живой ране у себя на груди, он притянул его к себе, крест-накрест обнимая обеими руками. Если бы это были его последние слова до того, как у него разорвалось бы сердце – и пускай. Почувствовав под щекой его теплую, живую щеку, Эд тихо прошептал:
-Сокровище ты мое.
-------
Я звал тебя.
Я скучал.
Я тосковал по тебе.
Я хотел тебя и нуждался в тебе.
Я не мог без тебя.
Я искал тебя. Потом ждал тебя. Потом надеялся на тебя. Верил.
Я сошел с ума по тебе.
Я по тебе умер.
Я обнимаю тебя.
И я снова жив.
-------
Рой стоял в трех шагах от сияющего прохода к Вратам. Стоял молча. В последний раз с пустой головой. Он знал, что будет скоро…
-Я знаю, ты меня слышал, - сказал он и сложил ладони. – Пускай будет третье воскресенье… Я жду.
Когда он шел к выходу, подземный зал был освещен только тусклым синим предвечерним светом, проникающим через далекие разломы в потолке, где-то высоко-высоко. Рой шел, оставляя за собой мокрые следы.
Он выходил на поверхность.
-------
Над Мюнхеном медленно вставало солнце.
Оно вставало над Мюнхеном впервые за семьсот тридцать рассветов, теплое, сверкающе-оранжевое, свежее и долгожданное. Улица уходила вниз, перекатываясь округлым чешуйками камней мостовой. Дома давали ей дорогу. Светлело, и сквозь темную массу стен проступили окошки, двери, потом дома отделились друг от друга, появились фонарные столбы, бордюры.
Снизу по улице, откуда-то с той, обратной стороны, поднималось солнце. Оно заполняло тончайшим розовым все вокруг, растекалось по небу вверх, обесцвечивая ночную тяжелую серость, разбавляя синий сладкой персиковой водой. В остром, холодном утреннем воздухе чуть слышно потянуло запахом согретой листвы и крыш, тонко-тонко, еще не сам запах, а его предчувствие, как предчувствие тепла.
Солнце показалось над крышами тонким ослепительным краем. Оно легко захватывало мир. Оно было для всех и каждого. От него было светло и тепло. Хорошо.
Эд подумал, что это же самое солнце, что он видел в детстве, что светило на их дом, пробираясь сквозь шторы, и будило их с братом, когда они были маленькие. Что-то происходило, что-то менялось – а оно все так же светило над миром. Всем и каждому.
Рассвело. Они сидели рядом на ступеньках дома, и новое, только что проснувшееся солнце одинаково ласково прикасалось к их лицам, дотягиваясь через всю облитую золотым медом улицу. Как в детстве.
Светло и тепло. Всего-то и нужно для того, чтобы ощутить счастье.
Брат привел сюда Ала за руку и сидел, так и держа его ладонь. Первый раз дотронувшись, он больше его не отпускал. Выпустил только на секунду, для одного-единственного хлопка ладонями. Возле Врат алхимия все еще действовала.
Двое молодых офицеров в сопровождении цыганки осторожно, как спящего, подняли Хайдриха. Прижимая своего младшего к себе, Эд молча смотрел, как выносят Альфонса. Его глаза были как золотистый камень, гранитно-твердая порода, и сухие, без единой слезы. Он смотрел долго, даже когда двое исчезли, он все еще смотрел им вслед.
-Герр Элрик? Вам нужна наша помощь? Может быть, мы чем-нибудь поможем? – седеющий мужчина в военной форме осекся. Даже на Ала пахнуло холодом. Такое он слышал впервые.
-Вон… - Эд говорил очень тихо, но от его голоса замер весь огромный дворцовый зал, все, кто в нем находились. – Вы все. Пошли вон отсюда.
Через несколько минут замок профессора Хаусхоффера ушел под землю, как ушел когда-то старинный легендарный город, на месте которого сейчас стоял Централ…
Скоро по улице, по этому тонкому медовому свету начнут ходить люди. Не хочется никого, но ничего не поделаешь. Это жизнь, везде одинаковая.
-Знаешь, про что я сейчас думаю? – сердце билось у Ала где-то в горле. Он держал свою руку в его и чувствовал его, каждой клеточкой. Он смаргивал, но еще нежное, прозрачное солнце, искажалось в чем-то сверкающем, стоящем в глазах.
-Знаю, - ответил Эд. Он, кажется, сорвал голос, и говорил теперь тихо.
-Зачем ты это сделал?
Солнце поднималось все выше, вроде бы незаметно, а его нижний краешек все равно оторвался от крыши на глазах, как капелька воды. Зачем? Ответа не было.
-Может, когда-нибудь, я смогу это объяснить. Сейчас не могу.
Ал тоже смотрел на солнце.
-Что бы ты тут делал, когда вернулся один?
-Умер бы, - брат ответил не задумываясь, словно его спросили, какой на дворе год. А когда Ал еле слышно, прерывисто вздохнул, потянул его за руку. Тот удивленно, жалобно посмотрел на него, потом понял и, чуть замявшись, забрался к нему на колени, прислонился, прижался. Наконец. Наконец-то. Обнял руками за бока и почувствовал, как теплые сухие пальцы касаются его щеки, вытирают слезы, а потом просто тихонько гладят. Счастье просто чувствовать его руку. Ал подумал, что она стала тяжелая.
-Я помню, в детстве я видел, как это делает мама, - его голос снился Алу таким, каким он слышал его последний раз, там, на вокзале. На самом деле, он уже сделался ниже, но звучал так же: те же паузы, те же интонации, как слышанная сотни раз песня, где знаешь каждую ноту. – Она всегда нас с тобой так жалела. А потом ты как-то упал и что-то расквасил себе, кажется… нос, - палец легонько нажал ему на кончик носа, - и принялся реветь… ну да, вот так, - слезу опять подхватили, прямо с ресниц, - И еще мелк… м-м-м, еще пятилетний я решил тоже тебя пожалеть, как делала мама. И не поднял, - Ал не выдержал, прыснул, прижимаясь щекой к теплой шее, - Ты тогда был здоровее меня. Помню, как я ревел, когда это понял, и ужасно на тебя обиделся, - он прижал его поближе к груди теплой щекой и поцеловал в макушку. – Чш-ш-ш… Видишь, теперь поднимаю.
-Ты стал большой, - честно сказал Ал, вытирая мокрые глаза и нос о его рубашку.
-Еще бы, - бледная тень того, прежнего, но все же это было вне всяких сомнений оно, знаменитое Эдово фырканье. – Я всегда говорил, что всем вам еще покажу.
-Ты знаешь, кто ты?
-М? – от его тона Эд насторожился.
-Ты врун.
«Мы еще поедем путешествовать? Обещаешь?»
«Обещаю»
-И дурак.
Эд молчал. Молчал мрачно, как туча. Ал чувствовал, как даже его пальцы на его щеке похолодели. Уголки Алова рта неслышно загнулись кверху.
-А еще ты динамщик, - он знал, что говорит.
Даже коленки под ним вздрогнули, брат схватил его за плечи и развернул к себе.
-Ал, - хрипло и несчастно проговорил он, у него даже голос не сразу послушался. Он наконец-то смотрел Алу в лицо: сердитые брови, нос, бледный, все веснушки выцвели и куда-то подевались, глаза стали темней, не такие прозрачные, но все равно медово-коричные, те же самые. Все лицо стало взрослее, но тоже прежнее. А ресницы были больше не золотые – они больше не доставали до бровей и не отгибались на самые щеки снизу, будто посыпанные золотой пыльцой, уже не так пушились. Ресницы стали темные, глянцевитые, упругие, позолоченные остались только самые-самые кончики. В глазах Эда плескалось солнце, сердито и отчаянно. – Ал, - повторил он, - давай лучше просто убей меня об коленку, а? Вот что хочешь, как хочешь, только не надо обзывать меня словами этой скотины в погонах.
-Тогда мне придется сделать это три раза: за подземелье, когда ты чуть не умер, за вокзал и за сегодня, - безжалостно подсчитал Ал, - Между прочим, эта "скотина в погонах" помогла мне перебраться к тебе.
-Вот зараза… - пробормотал Эд, беспомощно хмурясь.
-И он помогал мне доставать книги, когда у меня еще не было доступа в Центральную библиотеку, - добавил Ал. Эд, нахмурившись, мрачно смотрел ему куда-то в плечо. Потом в голове у него, видимо, что-то щелкнуло, и он глянул на Ала. Тот вздрогнул.
-Так, минутку… Что за "когда еще"?
Теплая ладонь заползла Алу в плащ, по боку, ниже, к поясу штанов, а затем в карман. Оп! Часы болтались на цепочке у брата в пальцах. Раньше - ох, как бы он начал орать. Ал даже съежился, несмотря на тепло, облизавшее бок, и на то, что пальцы в кармане только что были ошеломляюще близко, только вчера ему такое снилось.
Эд орать не стал. Поджав губы, он несколько секунд смотрел на серебряные часы долгим, полным какой-то хмурой нежности взглядом, а потом убрал их на место, очень аккуратно, будто ему тоже они казались маленьким живым существом, положил сверху на карман ладонь и сказал:
-Забудь, Ал. Ладно?
-О службе?
-И об алхимии.
Ал уже открыл было рот, а потом понял. Положил голову обратно ему на плечо, обнял покрепче, все еще чувствуя на бедре его руку. Он смотрел на его собранные в хвост волосы. Потом все-таки потянулся и собрал их пальцами. Гладкие. Шелковые. Рассыпаются. Чего бы он за это не отдал…
-Люблю твои волосы, - прошептал он и почувствовал на затылке точно такое же движение.
-Все нравятся… У тебя уже смотри, у самого такие, - тихо отозвался Эд. - Надо же, - он погладил ладонью длинные ореховые пряди. - Вырос… Теперь придется привыкать к тебе такому…
Ал сглотнул:
-А… долго привыкать? - как-то по-детски спросил он.
-Долго.
-Сколько?
-Всю жизнь, - дыхание обожгло губы. Помнит. Любит. Любит же. - Ал?
Солнце начало еле ощутимо пригревать плечи. Запах осени, запах утра, запах улицы. И запах брата. Ал сглотнул снова… Запах любимого человека.
-Что?
-Можно мне…
-Можно, - прошептал Ал в ответ, а потом запоздало вспомнил и спросил. - Ухо?
-Почти… - прошептал он ему в губы, почти задевая, а потом наконец дотянулся и поцеловал.
Хотел тебя. Два года хотел тебя: просыпался утром, засыпал вечером, вздрагивал и открывал глаза ночью от навалившейся тоски. И хотел тебя, до слез, до детских всхлипываний, до боли, до безумия хотел тебя, даже не рядом с собой - внутри, под кожу и глубже, к сердцу.
Кажется, в первый раз он его поцеловал только вчера. Только вчера пришел на эту кухню в принадлежащем армии доме, наклонился, взяв его за коленки, и прикоснулся наконец к теплым, маленьким, желанным губам. Он помнил его ошеломленные глаза, помнил, как его губы в первый раз в жизни неуверенно, обмирая от страха, двинулись под его губами и еле-еле ответили на поцелуй. Помнил, какой он был испуганный, сжавшийся, и как потом потеплел под его ртом, робко обнял за шею и трогательно млел. Помнил выступающие ключицы и косточку на плече, короткие прядки, прикрывающие зарозовевшее ухо. Теперь это все вспоминалось по-другому, теперь он понимал, какой же Ал был тогда маленький. Когда он вспоминал, что с ним сделал, у него волосы шевелились на голове от ужаса. Ему бывало страшно, бывало стыдно так, что хотелось провалиться, его мучили сомнения. И все равно он не мог спать ночами, видя перед собой сизые, умирающие глаза и слыша задыхающееся, рвущееся сквозь стыд: "Братик… еще…".
-Братик…
И все сомнения как-то сами собой отпали.
Мурашки по губам снова побежали те же самые, прикосновение пощипывало кожу, как шампанское. Черт с ним со всем… Эд провел по его губам, замер, ловя волшебное ощущение каждой морщинкой на нежной розовой кожице. Как во сне… Почувствовал, как его губу легонько прихватили, младший вздохнул и потянул его к себе.
Целовать его. Ласково, осторожно, раздвигая языком любимые губы, чуть изменившиеся, ставшие тверже и горячее, по-новому ощущая их вкус, каждую выпуклость и складочку… Эд вдруг понял, что ему не хватает дыхания, но не только от того, что сердце колотилось в груди, как сумасшедшее - Ал стискивал его руками с такой силой за ребра, что он не мог вздохнуть, почти до боли, и притягивал к себе, сам тянулся к его губам, стремясь прижаться плотнее.
-Братик…
Когда чужой язык ворвался в его рот, Эд ошалело распахнул глаза и еле удержался, чтобы не отпрянуть. Он испугался. Вся кровь толчком, с гулким ударом бросилась ему в голову, почти больно стукнув в виски. Ал?.. Младший жадно целовал его, раздвинув языком его губы, трогая его изнутри, ласково и откровенно, терся, прихватывая и прикусывая его губы, посасывал, навязывая свой напористый, почему-то смутно знакомый ритм. Эд возбудился сразу же, резко, почти до боли, и сквозь ошеломление от поцелуя ощутил, как на нем заерзали, прижимаясь. Так же обнимая его за шею одной рукой, младший потянул его ладонь себе на внутреннюю сторону бедра. Только Эд ощутил под пальцами его возбуждение, как его ладонь прижали изо всех сил, на губах завибрировал стон:
-М-м-м, братик…
Эд затащил его по лестнице в дом, еще сам не понимая, что происходит. Он даже не успевал за происходящим, все внезапно происходило очень быстро. Свистнул ремень, жилетка как будто сорвалась с плеч сама собой, он проследил глазами, как следом на пол упал красный плащ - его старый красный плащ? - а следом вдруг в лопатки ему уперлась входная дверь, и он только подумал: "…что?"
-Ал… - еле выдохнул он через рассыпающиеся фейерверки перед глазами, когда его брюки с вжиканьем расстегнулись, и внутрь, прямо под белье влезли горячие пальцы, жадно сжали, - Ал… ты что… погоди…
-Не могу ждать… - пуговицы на его груди расстегивались одна за другой.
-Ал… да стой, я же сейчас…
-Я тоже… иди ко мне, - Эда потянули за руку вниз, заставляя опускаться на пол, - Братик, потрогай меня…
Эд понял, что лежит на нем сверху, на горячем, готовом, тяжело дышащем, с раздвинутыми ногами, и ему снесло крышу. Опять? Сейчас он же его снова, как тогда… "Подожди, - билось в голове, - а привыкнуть? Хоть чуточку привыкнуть?"
-Мы в прихожей…
-К черту, - руки младшего лихорадочно распускали ремень на собственных штанах, он весь дрожал, - к черту, - он потянул его к себе за волосы, глядя в упор раскрывшимися на всю радужку зрачками, - Трахни меня… хочу тебя, всего, хочу прямо здесь, ужасно хочу…
Так, все. Плевать. Здесь и сейчас.
Сошел с ума по тебе.
Этот новый Ал пугал, он был совсем другой. Эд не узнавал почти ничего из того, что помнил, ни одной линии, ни одного ощущения. Только движение, которым он подался к его рукам, когда он распахивал на нем черную куртку. Застежка на горловине - щелк! Этого нового Ала хотелось одержимо, таких безумных и бредовых у него даже снов не было, когда утром он просыпался на испачканных простынях. Его хотелось отыметь до криков, его хотелось кусать, окрепшие плечи, грудь, оставлять на нем… отметины.
Отметины.
Эд сначала даже не понял, что это. Уже пожелтевшие пятна на шее, на такой знакомой ключице, на груди - до самого выреза черной майки. Эд опешил: прошло уже два года - как синяки могли сохраниться?.. Что он такое делал, чтобы они не сходили? Он что, не давал его отметинам исчезнуть два года, чтобы…
Стоп.
-Ал? - тихо позвал он, глядя на еще яркий кровоподтек у него на плече. Свежий мазок фиолетового. Эд тупо смотрел, пытаясь вспомнить, где такое уже видел. Черная майка… шея и ключицы в засосах… Вспомнил. Он это видел в зеркале. Давно.
-Ал? - испуганно позвал он, поднимая взгляд и уже чувствуя, как тело под ним окаменело. Альфонс в шоке смотрел на него.
Почему? Просто: почему? Почему ему никогда до этого не приходило в голову…
-Ал?
Густо-карамельные в полумраке прихожей, без единой искры глаза напряженно вглядывались в Алово лицо, будто разгадывая шифр, головоломку. Секунда. Две. А потом наконец понял. Медленно помотал головой:
-Нет… Не бывает.
Отполз, сел на пол рядом с дверью и снова покачал головой, словно младший показывал ему неправильные расчеты.
-Нет, не бывает, Ал…
-Братик, - глупо позвал Альфонс. Это было хуже, чем в дурном сне. Такое происходит только в бредовом, путанном кошмарном сне.
Это был Ал. Но какой-то другой, чей-то другой Ал, не его. Ал из какого-то третьего мира. Его Ала опять не было. А он опять как идиот поверил…
-С кем ты спал? - обычным голосом спросил он, кивая на синяк у него на плече. Что за глупость… На его Але такого не было. Чей-то след, след чужого поцелуя, укуса, прикосновения. Хотя, почему "чей-то". - Полковник?
Ал был бледный, как смерть.
-Да, - ровно проговорил он, глядя помертвевшими стеклянными глазами. - Братик, это не так…
-Ты переспал с полковником? - на всякий случай переспросил Эд и чуть нервно не прыснул. Черт, даже звучит как-то нелепо.
Тихо:
-Да.
-То есть, он касался тебя своими руками, брал тебя, трогал? - монотонно перечислил Эд. Просто хотелось узнать, неужели правильно расслышал. - Ты трахался с полковником?
-Да…
Точно так же трогали другие руки, другие губы. Точно так же. Он спал с кем-то другим.
Точно.
Так же.
-Я понял, - просто сказал Эд и поднялся. Пуговицы… на кой черт столько пуговиц? Ремень тоже никак не хотел попадать в пряжку.
-Послушай меня, - его голос пробрал до костей. - Подожди…
И кто это говорил?
-Не могу ждать, - ответил Эд в никуда, подбирая с пола жилетку. Да, надо же, плащ действительно был его, привет.
-Куда ты?
-Сиди здесь, - автоматически ответил он, шаря по полке и слыша, как он встает. Где ключи?.. Где, мать их, ключи?! Шаги…
-Братик.
-Сиди здесь.
-Послушай меня, я не…
-Сиди здесь.
-Я думал, я умру, ко…
-Я, твою мать, сказал: сидеть здесь!!! - заорал он так, что сам оглох от своего крика, а сердце упало куда-то в дыру. Какое, к черту, сердце… - Просто. Сиди. Здесь.
Он вышел и закрыл за собой дверь, так и не повернувшись, спустился по лестнице и зашагал по улице, все еще сжимая в кулаке ключи. На улице опять было непонятно какое время суток. Без времени суток. Семьсот тридцать первый день.
Только отойдя уже далеко, он вдруг вспомнил, что на лестнице Хайдрихова дома, на этих пяти ступенях сегодня… или когда-то… произошло что-то настолько хорошее, насколько лишь может быть. Там светило солнце.
@темы: =Эдвард Элрик/Альфонс Элрик=, =Angst=, =Рой Мустанг/Эдвард Элрик=, =Яой=, =Romance/Fluff=, =NC-17=
-
-
10.10.2009 в 13:32