Фендом: Fullmetal Alchemist
Автор: Тёмная сторона силы
Бета: нету
Пейринг: Хоэнхайм/Эд, намёки на Рой/Эд, Энви/Эд
Рейтинг: NC-18, яой, инцест, насилие и чернуха.
Жанр: драма, чёрный юмор, немного AU
От автора: Писалось по ТВ-1 и Шамбале, до выхода 105 главы манги (после неё на Хоэнхайма у меня бы рука не поднялась). Слабонервным под кат не лазить. Эд тут больно сволочной и мстительный. отыгрывается на папаше за всё хорошее. Будете убивать, сперва зачитайте приговор.
1
Хоэнхайм стоял в проёме двери, разглядывая новую игрушку. Он умел ценить красоту, хотя по-настоящему за свою долгую жизнь влюблялся только дважды.
Первая любовь, вторая любовь, - этот подарок от вас обеих…
- Как ты себя чувствуешь?
- Уйди, без тебя тошно! Не стой здесь, не пялься на меня! – и длинное нецензурное дополнение.
- Эд! Хоть бы ты Марии постеснялся!
Важная, полная экономка, второй день ещё и сиделка по совместительству, потупя взор, изучала поднос с нетронутым завтраком.
- Не зови меня «Эд»!
- Эдвард! Опять ничего не ел!
- Ты специально, да? Ненавижу молоко! И молочную кашу! Ненавижу! А уж тебя-то! – снова площадная брань.
Единственной рукой Эд молотил по кровати так, что она ходила ходуном.
- Отец прав, он по-своему заботится о тебе, - на свою голову встряла Мария.
- Да чтоб тебя так и перетак и разэдак! Я к нему не напрашивался! Мне от этого бородатого хмыря не надо ни-че-го! Четырнадцать лет я как-то без него обходился? Ааа, нет, надо! Один костыль, простой, деревянный. Дай мне его, и я свалю отсюда. Может быть, даже не проломив тебе башку. А денег за него почтой вышлю немного погодя, с первой зарплаты! – всё это дополнялось и перемежалось жуткой нецензурщиной.
- Нельзя так с человеком, который дал тебе жизнь!
- Жизнь? Да что ты знаешь про мою жизнь? Я такого не пожелаю даже этому! – ещё ушат ругательств.
- Ты такого по своим казармам набрался? – побагровел Хоэнхайм. – Неблагодарный, невоспитанный, истеричный мальчишка! Выпорю!
- Ты, старый козёл, думаешь, ответить не смогу? Только подойди ко мне, извращенец! – Эд вспомнил, что устроил полковник, начав с такой вот невинной угрозы, и его аж затрясло.
- Эд! – злобный взгляд в ответ.
- Эдвард! Зачем ты так с отцом?
- Да какой он мне к чёрту отец!
- Вы же одно лицо!
Длинная непечатная фраза.
- Ну почему, почему и на этом свете, и на том, все видят во мне эту гнусную харю? А тебе я маму напоминаю, скажешь? Лживая скотина, чёртов самовлюблённый эгоист, ты даже хуже полковничьей морды, отвратительней Энви, они-то не стеснялись признаться, что… Купи себе зеркало в полный рост и с ним проводи эти воспитательные беседы с порками-шморками, а мой зад оставь в покое! Так тебе и перетак от неба до земли!
- Мария, вон! – громовым голосом произнёс Хоэнхайм, и женщину просто сдуло. Сейчас бы никто не усомнился, что это именно отец и сын, хотя Эд с его комплекцией боевого воробья и без автомейлов был как треть своего видного папаши. Красные, распаренные, с растрепавшимися пшеничными прядями, с одинаково искаженными гневом чертами лица, они орали друг на друга, причём выяснилось, что за четыреста лет Хоэнхайм тоже накопил неплохой словарный запас.
- Не подходи ко мне! Мария, приведите полицию!
- Мерзавец! Сопляк! – грязно бранясь, Хоэнхайм отвесил Эду оплеуху, а тот, обнаружив отца в непредусмотрительной близости, не остался в долгу.
Свистнул отстёгиваемый ремень.
- Аааа, вот идиот, - истерически захохотал Эд, единственной рукой задирая безразмерную больничную рубаху и обнажая покрытый шрамами живот. – Ты вот это видел, папаша? Меня воспитывать надо, по крайней мере, куском арматуры!
От такой заявочки – или от чего-то другого – у Хоэнхайма опустились руки, а лицо как-то обмякло.
- Зачем ты со мной так? – спросил он, устало опускаясь на кровать.
- Пффф… А то сам не знаешь? Вот за свои дела на этом свете ты и проклят. И дети твои. И внуки, если они появятся божьим упущением, чтоб ты так жил, - и Эд снова выругался, ни разу не повторившись.
- Ал бы никогда не стал так говорить.
- Ал? Не стал бы. Даже тебе, - так же устало согласился словно вдруг выдохшийся Эд. – Ну почему единственный человек здесь не он, не Уинри…
- Почему мне? Ты прекрасно понима…
- Ах-вот-ты-о-чём!!! – выдохнул Эд, снова наливаясь кровью. – Если ты жмёшься на костыль, жлоб, Ишвара свидетель, я отсюда на карачках уползу! Перебьюсь как-нибудь…
- Дурачок! Куда ты уползёшь? В больницу для бедных? В психушку? Ты знаешь, что такое безработица? Инфляция? Зима, кстати, на носу, и она тут не в пример аместрийским.
- Ну будь ты человеком! Я хоть до туалета сам дойду…
Ой, как не вовремя вспомнил…
- Ты социально опасен, - сказал Хоэнхайм, сгребая сына в охапку. – И не думаешь, что кроме твоей как-её-там кто-то разбирается в автопротезах.
- Куда? Пусти! Что? Протезы?
Ошеломлённый Эд, кажется, забыл, зачем его приволокли в санузел.
- Ты здесь уже второй день пытаешься довести всех до истерики, вместо того чтобы тихо послушать. Ещё надо подготовить расчёты и чертежи, как-то приспособиться к местной технологии... Здесь ведь не только алхимии – нормальной медицины тоже нету.
- Вдвойне повезло. Отвернись. Когда займёмся расчётами?
Ни спасибо, ни пожалуйста. Только умное злое лицо на миг осветилось новой надеждой. Такой смешной – в одной безразмерной застиранной рубахе до колен, такой – нет, не жалкий, - пугающий зияющей пустотой на месте молодой плоти, такой властный и сильный – кроме шрамов Хоэнхайм заметил и рельеф мускулов, сейчас скрадываемый рубахой. И эта ранняя вертикальная морщинка на лбу…
- Покомандуй мне, - буркнул Хоэнхайм, на этот раз перекидывая сына через плечо, и почувствовал ощутимый удар кулаком по спине. И шипение:
- Пусть уж лучше Мария…
2
Карандаш мерно шваркал по бумаге.
В комнате было полутемно. Мария дремала. Эдвард, лёжа на боку, что-то корябал в блокноте при свете ночника.
Хоэнхайм заглянул через плечо сына. Неужто и впрямь решил восстановить технологию производства автопротезов? Эд вдруг зашёлся в резком приступе кашля.
- Отойди! Опять вылил на себя ведро этой дряни? – и, почувствовав тяжёлую руку на плече, - убери!
Никакой реакции.
Стержень ломко хрустнул, впиваясь в руку Хоэнхайма. Тот с воплем отдёрнул её.
- А теперь отойди, – ледяным, не подразумевающим возражений тоном.
- Мария, ступайте вниз.
- И возвращайтесь ещё с парочкой карандашей для меня.
- Нет.
- Пффф…
- Я хотел поговорить с тобой. Просто, по-человечески.
- А я не хотел.
- О тебе и твоём будущем.
- Как трогательно.
- И без этих твоих показных истерик.
Сломанный карандаш, который Эд факирскими движениями заставлял крутиться в пальцах, на минуту замер и начал обратное путешествие.
- Не забывай, сколько мне лет. Не всякому можно крутить мозги, мой мальчик, и распоряжаться в этом доме будешь не ты. Не испытывай на прочность то, чего нет, - мои отцовские чувства. За тобой уже двойной должок – ты снова посмел поднять на меня руку. И если я приютил кое-кого из собственных соображений, то в любой момент могу и отказать в помощи.
- А вот так? - Вместо жестокого повелителя на Хоэнхайма смотрел несчастный, покалеченный ребёнок, брошенный всеми в беде.
- Нет.
- А так? – голос Эда стал глубже, в глазах появилась поволока. Он облизал как будто вдруг пересохшие губы и медленно провел по коже вдоль ворота рубахи.
- Нет. Я не покупаю того, что могу просто взять. И не думай, что убежав от меня, сможешь продолжать прежние игры, а если что, на помощь прискачет вся аместрийская армия во главе с этим твоим… полковником.
Эд вдруг искренне рассмеялся.
- Полковник… прискачет…
- Он действительно кавалерист? На белом коне?
- Скорее уж, химера, сам себе лошадь.
- Что он за человек? – Хоэнхайм давно уже по-хозяйски развалился на кровати, заложив руки за голову.
- Скотина он, а не человек, - как-то буднично сказал Эд. Единственную руку он подложил под голову совершенно таким же движением, и теперь с абсолютно отцовским выражением лица рассматривал потолок. – Он привёл меня в армию, пообещав на правах старшего товарища и давнего приятеля моего отца опекать меня – и на этом его добрые дела закончились.
- Я с ним знаком?
- Ещё бы! У меня хватило ума написать всем твоим корреспондентам, не вникая в тонкости переписки, всё же мне было восемь лет и в науке я смыслил куда больше, чем в жизни. Некто Рой Мустанг. Письмо два года ждало его возвращения из Ишвара, и он таки прискакал. Выиграл забег и взял первый приз, у которого с таким лицом не было шансов… Хоэнхайм, потому что ты проклят, и я вместе с тобою. – Эд словно не замечал, как чужие руки уже с минуту беспрепятственно путешествуют по его телу. – Можешь травить меня своими духами, лапать везде, с ногами лезть в душу, ведь всё равно придётся принять твою помощь, и не мне назначать цену. Уфф, никогда не думал, что смогу сказать это.
- Вполне ожидаемо. Ты жестокий человек, Эд. Очень умный, очень расчётливый и очень жестокий.
- Не знаю. Я кое-чему научился даже у гомункулов. Можно быть водой или камнем, если того требует достижение цели.
- Вот. Вот о цели я и собирался побеседовать, - нежно оглаживая его, продолжал Хоэнхайм. – Ты постоянно смотришь в прошлое. Говоришь, как был счастлив вчера, не замечая сегодня, чтобы сожалеть о нём завтра. Зачем ты так рвёшься из дому? Надеешься найти Врата на заднем дворе? Что ты хочешь вернуть на этот раз?
- Бинго, - усмехнулся Эд. – Простую человеческую жизнь. Я по брату скучаю. Ты когда-нибудь по кому-нибудь скучал? У меня любимая девушка есть, понимаешь, я нор-маль-ный! – он с ненавистью взглянул на руки Хоэнхайма, порхающие то там, то здесь, гладящие, сжимающие, примеривающиеся так и сяк. – Я надеялся расхлебать всё это дерьмо и заняться, наконец, собственной жизнью. Может, и к лучшему оказаться здесь. Ведь это были бы твои внуки, - последнюю фразу он сказал, в совершенстве копируя свою мать, и Хоэнхайм не удержался, закатил сыну тяжёлую оплеуху. Тут же получив в ответ не меньшую, да ещё сдобренную порцией казарменной брани, от которой Хоэнхайм чуть не свалился с кровати. Он схватил Эда одной рукой за запястье, а другой за волосы, резко приблизив его лицо к себе и глядя прямо в глаза.
- Не смей крутить мне мозги. В третий раз повторять не буду.
- А будешь что?
Хоэнхайм, не отпуская волос, дотянулся и надавил пальцем какую-то точку, и Эду показалось, что из глаз фонтаном забили белые искры.
- Не забывай, что я старый и очень опытный извращенец. Однако и я уже отчаялся расшевелить тебя. Разве с полковником…
- Ты что, не слышал? Я – нормальный! Каждый раз с полковником записан вот здесь, - палец пойманной руки дёрнулся в направлении груди, - кровью. Меня не возбуждают ни мужики, ни трупы. И сейчас у меня одно желание – блевать от твоего мерзкого одеколона, ты, куча падали! – тоже не отводя горящих яростью глаз выпалил он.
Рывок – и лицо Эда утонуло в подушке, рука бессильно заёрзала, скребя простыню. Он почувствовал почти привычную – только к этому привыкнуть нельзя – тяжесть и боль. Чёртов запах не давал отвлечься посторонними мыслями, впасть во что-то вроде транса: старый трюк, чтобы уменьшить неприятные ощущения, чтобы не думать, что это тебя сейчас… Он только закусил подушку и глухо ухал при каждом толчке, словно его били под рёбра. И лишь когда потерявший голову от ощущений Хоэнхайм слишком сильно вдавил лицо Эда в подушку и сведёнными пальцами чуть не выравл волосы, тот полузадушено прошипел фразу на драхмийском, где самые приличные слова – рот и ноги.
3
Снова драхмийский – или нет, здесь же есть похожий язык.
Хоэнхайм вернулся домой днём, за какими-то бумагами.
Сверху послышалось тяжёлое «бумс», раз, другой, потом голоса – обеспокоенный Марии и сердитый Эда. Драхмийский. Местный драхмийский. Ах да, Мария – эмигрант. Поэтому и берёт недорого. В Аместрисе это редкость, а здесь – в порядке вещей. Осторожно на цыпочках вверх по лестнице…
- Входи, – прозвучал строгий голос из-за двери. – У меня чутьё, как у химеры.
Посреди комнаты стоял сияющий Эд – на одной руке. Он показал вошедшему язык и медленно-медленно отжался. Раз. Другой. Третий…
4
- Я не питаюсь мертвечиной.
Сноп белых искр.
- Только не говори, что полковник…
- Да.
- Бери.
- …
- Как можно ничего не чувствовать, так виртуозно владея техникой?
- Один атом калия, один атом углерода и один атом азота. Ты ведь хороший химик, да? Смешай циановодород с гидроксидом калия, добавь в утренний кофе, расслабься и получи удовольствие, – Эд злобно усмехается и выдал новую порцию брани.
- Заткни свой грязный рот!
- Я тебя туда не звал!
- Просто какая-то помойка!
- Так вот почему туда так тянет всякое дерьмо, ты, ходячий полутруп!
5
А потом как-то Хоэнхайм уехал на неделю. Неожиданно. А вернулся через две. Даже почти через три. Дела задержали. Он думал, удалось ли Марии растянуть деньги на хозяйство, и что с оплатой аренды жилья. Ну, Мария-то могла уйти на все четыре стороны, а где теперь искать Эда? В больнице? В психушке? Тогда уж сразу в буйном отделении – там ему самое место с его характером. И уже подходя к дому, понял: что-то не так. Но по-другому не так. Неожиданно.
На балкончике второго этажа сидел Эд собственной персоной и с удовольствием наблюдал за уличной суетой. Рядом на столике валялась свежая газета. Парень был укутан в клетчатый плед, а из-под пледа торчали две ноги. В брюках и ботинках, не лишённых элегантности.
- Йо! – усмехнулся Эд, салютуя. – А мы тебя уже и не ждали.
- Ах ты…
- Да. Я перекупил Марию, - довольная улыбка во всю физиономию. – Уже давным-давно.
Под свалившимся пледом были жилет и рубашка. И даже галстук, повязанный каким-то пижонским узлом. Только правый рукав пустовал. Эд был умыт и причёсан, даже зеленоватый цвет лица сменился здоровым румянцем: свежий воздух явно шёл ему на пользу.
- За моей спиной… Когда ты успел?
- А-ха-ха, - насмешливо глядя сверху вниз, ухмыльнулся Эд. Он подошёл к балюстраде и облокотился на неё единственной рукой. – Однако тебе тоже, выходит, лучше не поворачиваться ко мне спиной?
- Почему же ты всё ещё здесь?
- Наверно, это любовь? Или мне просто нужны твои знания и кое-что получше вот этой деревяшки? – он поболтал в воздухе левой ногой, просунув её сквозь прутья.
6
- Наука этого мира одержима полётами и ядерным синтезом – безумная в своём желании покорить микро- и макрокосм… - доносилось из-за двери, пока Хоэнхайм поднимался по лестнице.
Мария на кухне гремела посудой – маленький мерзавец платил ей вдвое больше!
- Ракета и урановая бомба – только представь себе это милое сочетание, и у тебя появится дополнительное время для работы. Прекрасные, тишайшие ночные часы.
Ничего себе? Столько неожиданных слов и никакой брани?
Эд брякнул трубкой. У него свой телефон. И хренова туча непонятных местных приборов. А вчера пришлось менять в этой комнате стекло и настежь открывать все окна и двери, потому что эксперимент не удался. Или слишком удался?
Взгляд Хоэнхайма уперся в лист ватмана. Сверху бурая надпись, как будто запекшейся кровью: «Рождество – семейный праздник». Дальше – пародия на ту самую фотографию. Очень жестокая пародия. Триша Элрик с лиловыми глазами держит на руках маленькие доспехи. Хоэнхайм с лицом и руками в трупных пятнах сжимает двухлетнего Эда - уже с автомейлами. А в центре примостился полуголый Энви со своим настоящим лицом. И подпись, имитирующая корявый детский почерк, с некоторыми буквами задом наперёд: «Любящему папочке от благодарного сына».
С побагровевшим лицом Хоэнхайм рванул двери. Замок. Дверь не очень прочная, если знать, куда бить. Два бешено горящих глаза – ни тени страха, дистиллированная ненависть.
- Я уже просил тебя забыть дорогу в мою спальню. Кажется, кто-то другой, не я, гоняется за прошлым?
- Не рано ли? Кто будет чинить тебе сломанные игрушки?
- Как оказалось, они не такие уж сложные.
- У твоей девчонки получалось лучше. Думаешь успеть к ней?
- Молчать! Даже имени её касаться не смей! Ты достаточно пятен положил на моё будущее. Что я буду чувствовать, когда её руки прикоснутся к тому, чего касались ваши грязные лапы… Как мне до конца жизни подходить к зеркалу с ЭТИМ лицом?
- Так вот, твоя семейная идиллия далеко не полна.
- Пришёл побеседовать со мной о проблемах контрацепции в средние века?
- Не хочешь говорить с отцом – обсуди этот вопрос со своей опекуншей, когда вернёшься.
- Вот как? – минутное замешательство на лице Эда.
И вот он белый - от бешенства? нет, от ужаса! – трясёт здоровенного отца как тряпичную куклу, глядя снизу вверх совершенно обезумевшими глазами.
- Скажи, что ты соврал, сволочь, скажи, что ты соврал сейчас, отнял последнее, чтобы добить меня, специально, скажи, ну же, скажи это немедленно!
Он не бранится – он умоляет, и слёзы беспрепятственно текут из золотых глаз. Красивое, умное и злое лицо стало совершенно жалким. Острый подбородок дрожит, упрямый рот всё невнятней шепчет свои мольбы. Руки разжались. Ноги не держат. Эд кульком опускается на пол.
- Это правда, - пригвоздил его Хоэнхайм, подхватывая безвольное тело за волосы, ничуть не заботясь, что на шум прибежит Мария. Она уже привыкла к постоянным сварам и не вмешивалась.
От удушающего запаха одеколона, табака и сладкого тлена Эд провалился в обморок, в морок, в чёрный бред. Словно он пытался оттянуть казнь, развлекая публику танцем с петлёй на шее, но кто-то таки выбил из-под ног табуретку. Множество маленьких ручек теребит его, через все щели заползает внутрь, до самого сердца, и слишком знакомый скрипучий голос жарким шёпотом льётся прямо в воспалённый мозг: «Я такой же, как ты, ничто не встанет на пути моего желания». Снова и снова.
7
Хоэнхайм недоумевал – откуда взялись все эти люди? Как можно обрасти таким количеством знакомств за неполные полгода в абсолютно чужом мире, даже не всегда имея возможность выйти на улицу? Одни требовали ответов на деловые письма, другие – каких-то отчётов и рефератов. Горели сроки подачи статьи в журнал, сорвалось несколько лекций. Эд не явился на занятия – и однокурсницы из непонятного учебного заведения собирались круглосуточно дежурить у постели больного, не доверяя Хоэнхайму и Марии столь великую драгоценность. Разве что пара соседских оболтусов обрадовались неожиданной болезни репетитора. Приходил врач, кажется, не просто знакомый, а друг Эда, масляными глазами рассматривал покоящийся на одеяле протез. Говорил что-то про нервное истощение, сильное потрясение и целебный покой. Хоэнхайм валил всё на неудачный эксперимент, про выбитую дверь объяснил, дескать, Эду стало плохо. Ему каждый день приходилось тратить много времени и сил, чтобы выгнать эту разношёрстную привязчивую нечисть и наконец воспользоваться полной беспомощностью метавшегся в жару Эда. Хоэнхайм чувствовал, что его время кончается, и торопился взять побольше. И постоянно боролся с соблазном сыпануть Эду в питьё каких-нибудь наркотиков, чтобы забытьё продлилось вечно: слишком много лишних глаз.
Через неделю всё кончилось – бледным январским утром Эд открыл ещё мутные от температуры глаза, взлетел кулак, и из любопытного Хоэнхаймовского носа брызнула красная струйка. Тот поймал себя на мысли, что, каждый раз, получая от сына по морде, испытывает нечто вроде странной гордости.
- Ты, зомби, клянусь всем, чем хочешь, - произнёс Эд голосом неожиданно чётким и чужим, как в телефонной трубке. – Я буду ходить через эти грёбаные Врата как через свою калитку. Я проверю твою информацию, и если ты соврал из собственного безмерного паскудства, считай, тебе хана. Но если ты НЕ соврал – тебе не повезёт ещё больше.
- В моём доме… - начал Хоэнхайм.
- Я давно плачу и за дом, и за прислугу. Пока мне удобно работать здесь. Но ты можешь остаться. Пожалуй, я даже не сдам тебя в полицию. Приятно любоваться, как корёжит твою гнусную рожу. И выйди сам. Не заставляй спускать тебя с лестницы.
Эд отвернулся, всем видом демонстрируя, что аудиенция окончена.
8
Весной, когда окончился курс в так и оставшемся неизвестным Хоэнхайму учебном заведении, Эд свернул свою кипучую деятельность и отправился за каким-то хреном в Румынию.
- Не боишься вампиров? – попытался хоть как-то обратить на себя его внимание Хоэнхайм, потащившийся зачем-то на вокзал вместе с компанией шумных Эдовых друзей.
Эд в этот момент стоял на чемодане, чмокая по очереди подставлявших щёчки приятельниц. Кажется, они уже на третий круг заходили…
Маленький, щеголеватый, в который раз отправляющийся в неизвестность практически с пустыми руками, сын подарил ему презрительный взгляд и бросил:
- Я справлялся и с монстрами пострашнее.
И его рука снова метнулась к отцу, оказавшемуся слишком близко. Но не для удара. Лишь погладила по голове, как домашнего питомца: хороший зомби, спокойно, спокойно. Первое касание с тех пор, как… После безумного семейного праздника и проклятых рождественских каникул они лишь вели высоконаучные беседы на кухне или у камина.
- До свидания.
- Кто бы говорил. Надейся, что тебе повезёт и мы больше не свидимся.
- И я тебя люблю.
Эд приставил к горлу два пальца. И снова повернулся к своим друзьям. Ещё пара объятий – и он пропал в отплывающем вагоне.
9
А потом они столкнулись у Врат. Эд просто не мог пройти мимо алхимического круга, он походил на сорвавшегося при виде бутылки алкоголика. И действительно, в тот раз он шастал через Врата, как через давно знакомую подворотню. Хоэнхайм наблюдал, вися в зубах дракона, как Эд воюет, улетает, возвращается… Старый пройдоха знал про неминуемое приближение смерти, но не искал к ней лёгкого пути. Потому что законы, куда более давние, чем равноценный обмен, предписывали ему: чтобы двигаться вперёд, нужно раскаяние или искупление. Но Эд… Эд его удивил.
- Зачем ты вернулся? Снова ищешь вчерашний день?
- Есть на свете вещи выше наших желаний…
ладно, позже попробую, видимо дайр опять глючит. у него бывает
И рейинг у вас тут R, а не NC-17, и именно из-за отсутствия графических описаний.
А в целом - грамотно, эмоционально и атмосферно.
Был бы ориджинал - цены бы этому не было.
Mad Selena, я пока туплю в рейтингах и пользовании дайрями. Ориджиналы у меня не яойные, не алхимические и ещё я шифруюсь.
vanga, есть в природе фик (не мой), где у полковника были отношения с Хоэнхаймом и он плачет, встретив взрослого Эда. Но без открытых сцен.
Первый раз после прочтения у меня ещё долго вот эта фраза в голове вертелась... Но только в контексте этого фика^^
Вообще, очень впечатлил рассказец, а именно - отношением Эдварда ко всему происходящему... У меня с отцом отношения чем-то похожи, я не про инцест щас, а про шантаж и взаимную недолюбовь-недоненависть хД
Так что зацепило очень=)))
Спасибо огромное за этот фик, никогда не устану перечитывать=)))